Елена Чиркова - История капитала от «Синдбада-морехода» до «Вишневого сада». Экономический путеводитель по мировой литературе

В «Бешеных деньгах», комедии 1870 года, Островский выводит залезающих в долги московских дворян, которые уже продали что могли и которым разорения уже не избежать. В город приезжает молодой купец Васильков из города «среднего течения реки Волги»{Произведение цитируется по: [Островский 1960а].}. Провинциальность его заметна и в говоре, и в платье. Местная тусовка не слишком его жалует, уж больно неотесан, негламурен. Но Савва Геннадич трудолюбив и расчетлив, имеет кое-какой капитал и вскоре кладет местную «богему» на лопатки.

Телятев, один из местных, «неслужащий дворянин лет сорока», познакомившись с Васильковым, интересуется, что у того за душой. А у него «три лесные дачи (так назывались лесные участки. – Е.Ч. ) при имении, что может составить тысяч пятьдесят». Местные, московские дворяне, подсели на кредит, в долгах как в шелках, и уже воспринимают эти две дачи как предмет залога – источник получения кредита, который позволяет добыть больше средств:

Телятев. Это хорошо, пятьдесят тысяч деньги; с ними в Москве можно иметь на сто тысяч кредита; вот вам и полтораста тысяч. С такими деньгами можно довольно долго жить с приятностями.

Васильков. Но ведь надо же будет платить наконец.

Телятев. А вам-то какая печаль! Что вы уж очень заботливы! Вот охота лишнюю думу в голове иметь! Это дело предоставьте кредиторам, пусть думают и получают, как хотят. Что вам в чужое дело мешаться: наше дело уметь занять, их дело уметь получить.

Помните такой финансовый анекдот: «Когда вы должны банку сто долларов – это ваша проблема, когда миллион – это проблема банка». Герои пьесы по этому принципу и живут.

Просадила все и Надежда Антоновна Чебоксарова, которая искренне полагает, что «состояние можно только получить по наследству, да еще при большом счастье выиграть в карты». Ее муж сидит в деревне, пытается спасти последнее имение, где «неурожай, засуха, леса все сожжены на заводе, а от завода каждый год убыток». «…Теперь непременно нужно тысяч тридцать, имение уж назначено в продажу». Тем временем Надежда Антоновна с дочерью Лидией, девицей на выданье, продолжает жить в Москве на широкую ногу. Лидия «ни цены деньгам, ни счету в них не знает. Поедет по магазинам, наберет товаров, не спрашивая цены, а потом по счетам и расплачивайся».

О разорении семьи она ничего не хочет слышать:

Ведь вы найдете средства выйти из этого положения, ведь непременно найдете, так оставаться нельзя. Ведь не покинем же мы Москву, не уедем в деревню; а в Москве мы не можем жить, как нищие! Так или иначе, вы должны устроить, чтоб в нашей жизни ничего не изменилось. <���…> Ужели вы не придумаете, если уж не придумали, как прожить одну зиму, не уронив своего достоинства? Вам думать, вам! Зачем же вы мне-то рассказываете о том, чего я знать не должна? Вы лишаете меня спокойствия, вы лишаете меня беззаботности, которая составляет лучшее украшение девушки. Думали бы вы, maman, одни и плакали бы одни, если нужно будет плакать. Разве вам легче будет, если я буду плакать вместе с вами? <���…> Зачем вы навязываете мне заботу? Забота старит, от нее морщины на лице. Я чувствую, что постарела на десять лет. Я не знала, не чувствовала нужды и не хочу знать. Я знаю магазины: белья, шелковых материй, ковров, мехов, мебели; я знаю, что когда нужно что-нибудь, едут туда, берут вещь, отдают деньги, а если нет денег, велят commis (приказчикам) приехать на дом. Но откуда берут деньги, сколько их нужно иметь в год, в зиму, я никогда не знала и не считала нужным знать. Я никогда не знала, что значит дорого, что дешево, я всегда считала все это жалким, мещанским, копеечным расчетом. <���…> Я помню один раз, когда я ехала из магазина, мне пришла мысль: не дорого ли я заплатила за платье! Мне так стало стыдно за себя, что я вся покраснела и не знала, куда спрятать лицо; а между тем я была одна в карете.

Мать предлагает «продать серебро, некоторые картины, брильянты», но Лидия склоняет ее из последних сил поддерживать видимость жизни в роскоши:

Невозможно, невозможно! Вся Москва узнает, что мы разорены; к нам будут являться с кислыми лицами, с притворным участием, с глупыми советами. Будут качать головами, ахать, и все это так искусственно, форменно, – так оскорбительно! <���…> Отделывайте заново квартиру, покупайте новую карету, закажите новые ливреи людям, берите новую мебель, и чем дороже, тем лучше.

А между тем «казанское имение Чебоксаровых с заводом и лесом» выставлено на торги, среди потенциальных покупателей Васильков, которому оно и достается.

Совершенно безнадежную ситуацию временно поправляет то, что Лидия цепляет Василькова и выходит за него замуж, и Васильков покрывает долги семейства. Мать и дочь принимаются воспитывать Василькова в своем духе и, я бы сказала, в хамской манере. Они позволяют себе хамство, скорее всего, потому, что считают себе выше какого-то неотесанного купчишки. У них – манеры!

Васильков. Если б всю жизнь можно было разъезжать по Москве то с визитами, то по вечерам и концертам... ничего не делая; если б не стыдно было так жить и были бы на это средства.

Надежда Антоновна. Если все порядочные люди так живут… <���…> Ведь вас такие расходы стеснить не могут.

Васильков. Как не могут?! Ведь так в полгода проживешь тысяч двадцать пять.

Надежда Антоновна. Ну, много ли это! Неужели вам жаль? <���…>

Васильков. Совсем не в том вопрос, жаль или нет, а в том, где взять их.

Надежда Антоновна. Ну, уж это я не знаю. Вам это должно быть лучше известно.

Васильков. Чтоб так жить, надо иметь миллион.

Надежда Антоновна. Мы не запрещаем вам иметь их и два.

Но Савва Геннадич, к счастью, не совсем потерял голову от любви. Когда поддавшись уговорам Телятева, в поисках более богатой жизни Лидия уходит к нему от Василькова, тот и не думает ее возвращать. Между тем выясняется, что Телятев соврал Лидии насчет своих финансовых возможностей, он полностью разорен:

Я вчера узнал, что я должен тысяч до трехсот. Все, что вы у меня видели когда-нибудь, все чужое: лошади, экипажи, квартира, платье. За все это денег не плачено, за все это писали счеты на меня, потом векселя, потом подали ко взысканию, потом получили исполнительные листы. Деньгами взято у ростовщиков видимо-невидимо. Все кредиторы завтра явятся ко мне; картина будет поразительная. Мебель, ковры, зеркала, картины взяты напрокат и нынче же отобраны. Коляска и лошади от Ваханского; платье портной возьмет завтра чем свет! Я уверен, что кредиторы насмеются досыта. Я их приму, разумеется, в халате, это единственная моя собственность; предложу им по сигаре, у меня еще с десяток осталось. Посмотрят они на меня да на пустые стены и скажут: “Гуляй, Иван Петрович, по белому свету!” Один за жену сердит; этот, пожалуй, продержит месяца два в яме, пока не надоест кормовые платить. Ну, а там и выпустят, и опять я свободен, и опять кредит будет, потому что я добрый малый, и у меня еще живы одиннадцать теток и бабушек, и всем им я наследник. Что я гербовой бумаги извел на векселя, вы не поверите. Если ее с пуда продавать, так больше возьмешь, чем с меня.