Валерий Кузнецов - Научное наследие Женевской лингвистической школы

Если Вайсгербер в мышлении и языке пытается выделить черты, свойственные отдельным национально-языковым коллективам, и стремится обосновать особенности их языкового мышления, языкового членения и классификации внешней действительности как результат индивидуально-коллективного проявления общечеловеческой способности мыслить, познавать и именовать явления и свойства окружающего мира, то представители Женевской школы в обосновании и объяснении национальной специфики языков подходят к данному феномену с другой стороны, подчеркивая, что каждый член языкового коллектива должен мыслить и говорить более или менее сходно с другими потому, что жизнь в коллективе приучила его думать и смотреть на вещи так же, как и остальные члены группы. Доказательством тому служит тот факт, что при определенных обстоятельствах каждый может выучить любой другой язык. «Проблема языка, в конечном счете, является лишь одним из аспектов проблемы отношений индивида и общества» [Sechehaye 1933: 52].

Рассматривая связи языка и мышления в ракурсе соотношения социального и индивидуального, Сеше, вслед за Гумбольдтом и Соссюром (язык предоставляет говорящему иллюзорную свободу, как бы говоря: «Ты волен выбрать в языке что угодно, но ты выберешь то, что я, язык, тебе подскажу»), ставил вопрос об ограничении лингвистической свободы. По его мнению, система языка как социального явления сковывает возможность выражения индивидуальной мысли. «Как бы француз ни старался, он не будет думать в точности так, как немец или как русский, по той простой причине, что он говорит на другом языке; он обречен думать как француз, в том смысле, что он формирует свои мысли в рамках французских лексических и грамматических средств. В этом, бесспорно, ограничение его свободы» [Сеше 2003б: 193]. Вместе с тем Сеше выражает свое несогласие с преувеличением, по его мнению, этого феномена Л. Вайсгербером: «...он (Вайсгербер. – В. К .) находится в плену идеи о тесной связи между умственным складом нации и ее языком...» [Там же]. Напомним, что мысли об ограничении языковой свободы высказывали, наряду с лингвистами (А. А. Потебня), поэты (Ф. И. Тютчев).

В отличие от Вайсгербера, женевские лингвисты ставили вопрос о связи познания окружающей действительности с языком в более осторожной форме; они рассматривали эту связь в аспекте соотношения индивида и общества, основываясь на восходящем к Соссюру понимании языка как социального продукта [63] , правила актуализации которого носят императивный характер. Именно на этой стороне вопроса они сосредоточили внимание.

Настаивая на влиянии языка как социального установления на выражение индивидуальной мысли, Сеше в то же время стремился подчеркнуть, что здесь нет речи о параллелизме языка и мышления – вывод, который нередко делали критики, например, Л. Вайсгербера, основываясь на ранних работах последнего. Подобная интерпретация связи языка и мышления могла бы вести к отождествлению языка с физическими и психическими признаками расы и к «интеллектуальному скептицизму»; «...уже тот простой факт, что человек, принадлежащий к определенной расе – белый, негр, китаец – может, как на родном, говорить на любом языке, если только он начал его изучать достаточно рано и изучал достаточно долго, вызывает недоверие к самому принципу параллелизма» [Сеше 2003а: 189].

В работах Сеше содержится конструктивная критика параллелизма языка и мышления с позиций рационализма и социологической концепции языка. «Существенный недостаток учения о параллелизме, по нашему мнению, состоит в том, что, отказывая индивидуумам в эффективном контроле над выражением их собственной мысли, представляя их движимыми некими “расовыми” силами... это учение в то же время снимает с них ответственность за само их мышление» [Сеше 2003в: 190]. «...вопреки часто высказываемому мнению о подчинении разума языку, у могущественного разума нет ничего более гибкого и податливого, более управляемого – ничего, чем он более свободно располагает в своих целях, нежели языка» [Там же: 201]. В формулировках Сеше содержатся основные аргументы, служащие и в настоящее время опровержением параллелизма языка и мышления: общее мышление у всех народов, возможность понятийного мышления, несовпадение единиц мышления и речи.

Следует отметить, что Сеше наметил когнитивный подход к этнолингвистической проблематике. Мировосприятие обусловлено не только языком, но и концептуализацией как основой нашего сознания. «Не решив философской проблемы природы априорных понятий, которые лежат в основе всякой логики и всякого мышления, очевидно, что мы не будем иметь данных о значении, с которыми согласятся все люди, принадлежащие определенной культуре, на каком бы языке эти люди ни говорили. И именно в рамках этих априорных понятий человеческий разум создает классификацию явлений» [Сеше 2003б: 197].

К проблеме «лингвистической относительности» примыкает вопрос о зависимости становления структурных особенностей отдельных языков от развертывания конкретных форм культуры данного народа.

Критикуя К. Фосслера, Сеше и Балли [Балли 1955: 24] выступают против упрощения и чрезмерно прямолинейного толкования связей между явлениями из области культуры и явлениями из области языка: «Еще более сомнительно, что в старофранцузском употребляли дополнение, выраженное одушевленным существительным в дативе, перед дополнением, выраженным неодушевленным существительным в аккузативе... только потому, что в ту эпоху господствовал культ героев» [Сеше 1965: 80].

Балли иронически относился к упрощенной трактовке связей между этнической структурой, уровнем культурного развития народа и его языком. «Говорят, что дикари имеют специальные названия для каждой ноги животного, но вспомните о наименованиях, которые дают немецкие охотники ушам и лапам зверей... Английскому путешественнику кажется странным, что в языке народа, чуждого цивилизации, используется один и тот же глагол “любить”, когда речь идет о друзьях и о еде. Англичанин смотрит на мир с точки зрения своего языка, где различаются глаголы to love и to like , но тогда французы – тоже дикари, поскольку они говорят aimer une femme ‘любить женщину’ и aimer le pot-au-feu ‘любить жаркое’!» [Балли 2003: 68 – 69]. Балли подчеркивает, что нельзя проводить параллели между строем языка и мышлением. Уровень культурного развития говорящих на данном языке может быть примитивен, язык же – весьма гибким и способным выражать тонкие оттенки мысли.

Говоря о взаимоотношениях между языком и мышлением, необходимо отметить, что прямолинейное установление однозначных связей между строем языка и мышлением не может, с точки зрения современного языкознания, считаться плодотворным. При любом строе языка возможно вполне развитое современное абстрактное мышление.