Валерий Кузнецов - Научное наследие Женевской лингвистической школы

Проблема управления развитием языка неразрывно связана с повышением грамотности и общей культуры. Система языка недоступна лингвистически неграмотному индивиду и не осознается им как система, а овладеть ею, – писал Ф. де Соссюр, – можно лишь путем размышления [Соссюр 1977: 106]. Система языка становится осмысленной с ростом грамотности и образования [65] . «Уже приобщение к письменному языку, – отмечал Ш. Балли, – способствует развитию у читающего и пишущего простейших навыков размышления и анализа» [Bally 1935: 160]. Примечательно, что из двух путей повышения языковой культуры: традиционного – путь пуризма и второго – пути науки [Винокур 1925: 8], женевские лингвисты считали верным только второй.

С ростом языковой культуры массой говорящих яснее сознается норма и отклонения от нее, люди становятся чуткими к любым языковым изменениям и воспринимают их оценочно, разумно. Благодаря этому создаются хорошие условия и для специального научного регулирования языковой системы [66] . «Деятельность Французской Академии, – писал Балли, – была не напрасна, но претворению в жизнь ее реформ препятствовал тот факт, что ее члены представляли интеллектуальную элиту и реформы ее предназначались для элиты... Самые стихийные, самые традиционные формы социальной жизни мало-помалу попадают под контроль сознательной воли. Было бы странным, если бы язык полностью избежал этой участи» [Bally 1935: 167].

Для успешного проведения языковой политики и разработки вопросов культуры речи важно определить понятие языковой нормы.

В учении Ф. де Соссюра, не выделявшего норму в качестве самостоятельного лингвистического понятия, содержались, однако, известные предпосылки для рассмотрения языка как традиционной, или нормативной системы. Утверждая произвольность языкового знака по отношению к «изображаемой им идее», Соссюр отнюдь не отрицает его обязательности по отношению к тому коллективу, который пользуется данным языком. Традиционность знака является одним из его существенных признаков: «Именно потому, что знак произволен, он не знает иного закона, кроме закона традиции, и, наоборот, он может быть произвольным, что опирается на традицию» [Соссюр 1977: 107]. Таким образом, можно утверждать, что в социальной обусловленности и традиционности языкового знака коренится и его обязательность, в свою очередь предопределяющая существование нормативного плана языка. Известно, впрочем, что основные положения теории Соссюра лежали в иной плоскости и нормативная сторона осталась в его концепции нераскрытой.

Нормативные способы выражения, – писал Ш. Балли, – «не существуют в языке в чистом виде, но тем не менее являются безусловной реальностью» [Балли 1961: 46]. Определяя норму с социологической точки зрения, Балли пришел к выводу, что она в принципе не отличается от других видов социальных норм поведения. В работе «Язык и жизнь» он определяет норму как «императивное принуждение», которое можно сравнить с полицейскими предписаниями, с необходимостью платить налоги, подчиняться запретам уголовного кодекса и т. д. [Bally 1935: 181].

В отличие от Пражской школы, в которой литературному языку и связанным с ним проблемам отводилось большое место, женевские лингвисты рассматривали литературный язык всего лишь как стилистическую дифференциацию языка: литературный язык характеризуется прежде всего социальной значимостью, это – признак изысканности, интеллигентности, образованности; лингвистика не может его рассматривать иначе как один из специальных языков. Как таковой, он занимает место, правда, почетное, рядом с административным языком, языком науки, спорта и т. д.» [Bally 1935: 38] [67] .

Для установления критерия нормативности, по мнению Балли, следует обращаться к устной речи: «Учитывая, что язык создан прежде всего для устного употребления, было бы ошибкой не принимать последнее за норму» [Балли 1955: 34] [68] . Более четко эта мысль высказана им в статье «Мысль и язык»: «...разговорная народная речь – дверь, открытая в язык завтрашнего дня, в то время как литературный язык, являющийся продуктом размышлений, заимствует свои выразительные средства почти во всех эпохах прошлого. Не должны ли мы принимать за норму средний разговорный народный язык?» [Bally 1922b: 134 – 135]. Эту установку можно считать правильной в том смысле, что живой речевой опыт следует закономерным и активным тенденциям, которые не всегда могут быть своевременно уловлены в практике нормализации (нормативные грамматики, словари, справочники и т. п.). Склонность Балли недооценивать письменную языковую традицию, которая представлялась ему чуть ли не искусственной, уже была подвергнута критике в нашей лингвистической литературе [Будагов 1955: 404].

Такая позиция неправомерна. Языковой коллектив в лице его выдающихся представителей – писателей – оказывает воздействие на литературный язык, а в целом и на общенародный язык. Не следует упускать из виду, что разговорный устный и литературный языки представляют собой разновидность общенародного языка, оказывают влияние друг на друга, в том числе и в плане нормы. «Язык, – справедливо отмечал Бодуэн де Куртенэ, – не есть ни замкнутый в себе организм, ни неприкосновенный идол. Он представляет собой орудие и деятельность, и человек не только имеет право, но это его социальный долг – улучшать свои орудия в соответствии с целью их применения» [Бодуэн де Куртенэ 1963: 140]. Тут же он говорил о том, что даже обучение родному языку в начальной школе способствует овладению нормами литературного языка и тем самым его нормированию.

В этом отношении Женевской школе можно противопоставить Пражскую школу, представители которой считали, что «письменный язык – это весьма плодотворное понятие, развитие которого дает возможность представить в новом свете целый ряд общетеоретических языковедческих проблем» [Вахек 1967: 534].

Идея «нормы» была намечена А. Сеше в его рассуждениях о лингвистике организованной речи. Наряду с другими задачами Сеше ставил перед лингвистикой речи задачу изучения узуса [Сеше 1965: 71].

Сеше указывал на отрыв грамматических трудов нормативного характера и всех работ, проникнутых духом пуризма, от реальности живого языка. «Выражения, рассматриваемые как негодные, изымаются из языка и попросту игнорируются. “Правильным” же выражениям даются определения ne varietur, часто противоречащие друг другу, а затем делается попытка подчинить им реальное употребление в речи...» [Там же: 67 – 68].

В деле нормализации языка первостепенное значение могли бы иметь научные прогнозы, подсказанные знанием законов языкового развития и отчетливым пониманием тех общественных условий, которые должны оказать решающее влияние на принятие языком тех или иных норм. В целом к возможности лингвистического прогнозирования Сеше относился скептически и даже до некоторой степени с иронией: тот из лингвистов, «кто благодаря своей гениальности или счастливому случаю остановил свой выбор на вариантах, на которых затем окончательно остановился и язык, оказывается в глазах последующих поколений великим ученым» [Там же: 67].