Савелий Сендерович - Морфология загадки

Загадка в некотором ограниченном значении родственна острóте в смысле Фройда: в качестве формации подмены, создающей на мгновение озадаченность с тем, чтобы тут же наградить неожиданным разрешением, приносящим радость. Ограничивает это сравнение прежде всего то, что острóта является формой индивидуального выражения, загадка же имеет место в ритуализированной коллективной веселой игре, сопровождающей выполнение общественно важной задачи. Индивидуальное поведение при разгадывании загадок оценивается по его соответствию условиям игры. В тех случаях, когда разгадывающий плохо владеет условиями игры и не узнает подходящий в данном случае путь в обход неназываемого, возникает угроза стыда. Поддразнивание, порой переходящее в жестокое осмеяние и третирование провалившегося в игре, зарегистрировано в финской традиции (Виртанен 1977b: 80 и след.). Этот аспект разгадывания отличает хорошо сохранившуюся традицию от пресной обстановки испытания индивидуальной остроты ума, как это выглядит в выродившихся традициях.

Результаты проведенного рассмотрения сформулируем в виде следующего тезиса:

(s) Народная загадка принадлежит особой культуре веселой ритуализованной игры, в которой обретается жизненно необходимое знание. Она проводит испытуемого между смешным и постыдным. Личная вовлеченность обеспечена в этой игре поддразниванием, а выход обеспечен коллективной мудростью. Весельездесь оправдывает затруднения и испытание, которым подвергается участник в процессе обучения. При этом смехможет выполнять три разные функции: 1) подбадривания в процессе загадывания загадки, 2) подтверждения преодоленной трудности (совместный смех загадывающих и испытуемого) и 3) насмешки над провалившимся.

Наши современные представления о загадке сформированы при чтении ее собраний и во многом зависят от того, как эти собрания организованы. Если классификация построена на разгадке, как это имеет место в собраниях русских загадок, то даже установив изобилие сексуального символизма в этом жанре, не получаешь представления о его месте. Картина меняется, когда классификация произведена без внимания к разгадке, по свойствам загадываемого текста, или загадочного описания, как это обстоит у Арчера Тэйлора.

Обнаружение того, что мир загадочных описаний компактен и ограничен в своих средствах фигуративного описания, особенно поражает на контрастном фоне известного обстоятельства, что мир разгадки неограничен и охватывает весь крестьянский универс. Придя к мысли, что загадка таит направленность на табуированное, запрещенное для называния содержание, отличное от объявляемого в разгадке, мы тотчас наталкиваемся на сильные, хотя и косвенные, свидетельства в пользу предположения, что ограниченный диапазон путей и средств загадочного описания обусловлен именно необходимостью выражать это табуированное содержание и, следовательно, оно может быть реконструировано из них. Наличие внутренней формы жанра всегда свидетельствует о присутствии содержательной задачи, ее обусловившей. При таком положении дел непременно возникают дальнейшие вопросы к тэйлоровой систематической картине загадки.

Как мы видели, классификация Тэйлора по сути гораздо совершеннее, чем на то претендовал сам автор: тогда как он считал, что ее недостатком является отсутствие единого основания классификации, на деле ее неочевидным образом подстилает единая система концептуальных координат. Я повторяю эту мысль не ради похвалы, а чтобы с этого места сделать следующий шаг: ясное представление о типологии Тэйлора позволяет сосредоточить внимание на некоторых ее шероховатостях, которые обладают большой значимостью. В тэйлоровой классификации загадки, описывающие различные виды фруктов – яблоки, арбузы и апельсины – в качестве дома со многими обитателями, попадают в один подкласс, а загадки, описывающие один и тот же фрукт – скажем, яблоко – разными способами, попадают в разные подклассы. Это как будто понятно, но наряду с этим есть озадачивающие обстоятельства.

Даже очень похожие друг на друга описания порой попадают у Тэйлора в различные классы, потому что различие классов в некоторой степени условно. Сравним загадки, размещенные соответственно в главах (главы соответствуют классам, которые мы будем обозначать, как у автора, римскими цифрами перед номером загадки) I и VIII: ТI.45а: Hump back, smoove [smooth] belly ( Сгорбленная спина, гладкое брюшко ); и TVIII.1293: Crooked as a rainbow, / Slim as a ja’ ( Крив, как радуга, строен, как сосуд ). Эти описания сходны в том, что оба изображают нечто кривое, hump и crooked , как обладающее еще одним качеством, никак с первым не ассоциирующимся; при этом гладкий ( smoove [smooth]) и стройный ( slim) в английском перекликаются по звучанию и не далеки по смыслу в их переносных употреблениях ( a slim употребляется и в смысле умеющий проскользнуть, проныра, а smooth – в выражении с тем же значением a smooth operator) . В общем, перед нами в двух загадках одна и та же смысловая парадигма либо две близкородственные. Значимое в классификации Тэйлора различие между ними чисто формально: ТI.45a описывает нечто, в чем легко опознается живое существо, потому что упомянут живот ( belly) , тогда как ТVIII.1293 описывает предмет, избегающий классификации, ибо о нем нельзя сказать, животное это или предмет. Поэтому эти две родственные загадки попадают в разные классы. Такие случаи свидетельствуют о том, что тэйлорова классификация при всех ее достоинствах все же, по всей видимости, несколько чересчур формальна и потому затемняет еще более тесные родственные связи загадочных описаний, чем те, которые проявляются в системном характере их классификации.

Не следует упускать из виду, что хотя отмеченное более тесное родство проходит поверх тэйлоровой классификации, выявляется оно благодаря ей и лежащей в ее основе морфологической концепции. Вообще говоря, более компактные схемы нередко получаются при формальной обработке предмета наблюдения, при отходе от конкретного, при повышении уровня абстракции – это источник множества крупных заблуждений в современных гуманитарных науках. Но в приведенном примере родство проявляется не в формальном отвлечении, не при повышении уровня абстракции, а по другую сторону – оно имеет конкретный, содержательный, предметно-смысловой и материально-языковой характер. Следовательно, существует потенциальная возможность представить себе содержательное родство, пронизывающее область загадочных описаний, еще более компактное, чем формальная система родства, начертанная Тэйлором.