Нина Хрящева - Теория литературы. История русского и зарубежного литературоведения. Хрестоматия

Логический предел развития «вторичных стилей» – самоотрицание (ср. Балаганчик Блока или девалоризацию типичной для романтизма и особенно яркой у Шамиссо темы отчуждения неотчуждаемой собственности в Носе), когда система во всем ее охвате перестает быть самой собой, жертвует собой. В противоположность этому для реализма показательны попытки аннулировать прошлый художественный опыт либо представить его как часть собственной словесной практики (Гоголь, зачисленный в реалисты). С точки зрения секундарных культур в прошлом существует то, чему следовало бы подражать в настоящем (28).

1.2. <���…> «Вторичные стили» считают принципиально необозримым список социофизических фактов (ср. тему «vanilas» в барокко, мотив скучной пестроты жизни в романтизме или идею дурной бесконечности в символизме) и лимитируют, т. е. считают принципиально познаваемым, список стоящих за ними сущностей <���…> (в художественных текстах этому отвечает обнаружение внутреннего единства внешне несходных явлений – ср., например, мотив братства человека и беса в литературе барокко). <���…> Со своей стороны, реализм отвергает абстракции ради познания конкретного (30)… Исчерпаемой здесь становится фактическая действительность. <���…> Сфера мысли для многих реалистов – это область конфликтов и противоречий, которой противостоит организованный и целесообразный мир природы. Реализм протестует против тех видов ритуального поведения, которые подчиняют человеческую жизнь априорной норме, которые зиждутся не на повторе прецедента, а на соблюдении отвлеченных требований-таких, как идея сословной чести и т. п. (ср. дискредитацию дуэлей в реалистической прозе; при этом, однако, она не пренебрегает описаниями «бытовых ритуалов» – см. ниже, З.1.). Литературный быт реализма отличается от художественной жизни романтической поры именно деритуализованностью; писательские связи приобретают спорадический характер либо налаживаются с утилитарными целями (в редакции (31) журнала, на благотворительных мероприятиях); одной из форм литературного поведения становится разрыв с группировкой.

Герои, как будто внутренне подобные друг другу, разводятся в прозе 1840 —80-х гг. в противоположные стороны (ср. такие пары, как Аркадий / Базаров. Свидригайлов / Раскольников и ми. др.). Для авторов «вторичных стилей» драматическим является непрозрачность поступающей информации, продажа кода, позволяющего расшифровать «тексты бытия», темнота «языка», с помощью которого разгадывается, по определению Баратынского, «древняя правда», неадекватность произносимого слова замыслу говорящего. В реалистической литературе драматически окрашивается исчезновение сообщений: отсутствие либо подмена документов, подтверждающих какие-либо права героя (ср. Питомку Слепцова); замкнутость и молчание; «бессловесность» (ср. изображение речевой патологии у Достоевского). Узловой пункт художественного сюжета в примарных культурах – это оглашение некоего сообщения (например: «Объяснение» Ипполита в Идиоте, «Исповедь» Ставрогина в Бесах, хлопоты вокруг «документа» в Подростке) , а не передача средств кодирования информации (ср. Пиковую даму). <���…> Ввиду того, что реализм ставит под сомнение релевантность сверхчувственного опыта и сосредоточивается (32) на эмпирическом познании, он различает данное и искомое как предмет и его функцию в социальной практике (объект берется в его зависимости от субъекта). Реализм раскрывает не значение, а назначение вещей и действий; он не онтологичен, а технологичен. Знание добывается вместе с умением пользоваться предметом. <���…> Парные персонажи в реалистическом повествовании контрастируют между собой за счет того, что они наделены разными социальными функциями, одна из которых рассматривается-сообразно с той или иной писательской позицией – как полезная, а другая – как бесполезная (достаточно вспомнить Обломова и Штольца); в текстах «вторичных стилей» двойники нередко имеют одну и ту же социальную роль, но принадлежат к разным мирам – чувственному и умозрительному.

Классифицируя действительность с помощью таких оппозиций, как жизнь/смерть, явь/сон, настоящее/прошлое (будущее), факт/вымысел, норма/безумие, сообщение/код…, «вторичные стили» делают познавательно актуальным то, что может лишь мыслиться, т. е. маркируют вторые члены этих противопоставлений: жизнь – это не-смерть, явь = не-сон, настоящее = не-прошлое (не-будущее), факт = не-вымысел, норма = не-безумие, сообщение = не-код (33). <���…>

Реализм, наоборот, маркирует первые члены перечисленных оппозиций. Смерть квалифицируется им как отсутствие жизни. Несмотря на всю тривиальность этого суждения, оно влечет за собой ряд выводов, важных для трактовки реалистического мировоззрения, согласно которому умереть – значит обессмыслить свое существование, утратить свою функцию в социальном механизме. Таким образом, реалистический герой способен раскрыть загадку смерти, попросту перестав следовать обычному жизненному распорядку (Смерть Ивана Ильича). Для рассекречивания этой загадки не нужно переходить в инобытие. Реалистическая временная смерть есть всего лишь болезнь. Неподверженность смерти – это только легенда, поддерживаемая невежественными людьми (Несмертельный Голован Лескова) <���…> Гибель героя являет собой абсолютный исход реалистического повествования (ср., с противоположной стороны, концовку Шинели). Если же речь (34) заходит о царстве мертвых, то оно рисуется как мир еще живых («Бобок», философия Н.Ф. Федорова; ср. в противовес этому изображение мира живых как царства уже мертвых во «вторичных стилях», например, в Плясках смерти Блока). Приобщение к смерти выступает как убийство себя в другом (Раскольников), а не как убийство другого в себе.

Аналогично: сон в реалистическом освещении – та же явь, лишенная признака актуальной действительности, интерпретируемая (посредством повседневных впечатлений и социальной практики), а не интерпретирующая система; сновидение связывает героя с тем, что он пережил (но не с тем, что ему предстоит испытать по ходу развертывания текста, как в романтизме), либо демонстрирует, каким должен стать мир в затекстовом времени (утопические прозрения). И в этом последнем случае не из сна выводится некоторое знание о бодрствующем сознании, но сон следует за верой человека в его будущее.

<���…> Если для секундарных культур прошлое выступает как такое время, к которому могут быть приурочены самые невероятные события, недопустимые в настоящем (ср. Вечера на хуторе близ Диканъки (36) или мотив вымирающих богатырей в лермонтовском Бородино) , то в реалистическом повествовании признаком небывалости, беспрецедентности наделяется текущая действительность.