Мария Черняк - Массовая литература XX века: учебное пособие

Так, например, М. Слонимский пишет 1 авг. 1922 г. М. Горькому о своем романе «Трактат профессора Мясникова» (так и не завершенном): «Пишу роман авантюрный с бандитами, Эйнштейном и прочей чертовщиной. Трудно! Но приятно до чрезвычайности. У меня там профессор есть непризнанный. У него сумасшедшая теория и сам он сумасшедший. Занят я этим днем и ночью» [Горький и советские писатели, 1963: 378].

Известно, что М. Булгаков «Багровый остров» выпустил под именем Жюля Верна, свое же имя указал лишь в качестве переводчика с французского.

Идея создания авантюрного романа на сюжет «Шести Наполеонов» Конан Дойла исходила от В. Катаева (именно ему посвящен роман «Двенадцать стульев»), который, по воспоминаниям Е. Петрова, однажды вошел в редакцию газеты «Гудок» со словами: «Я хочу стать советским Дюма-отцом» и предложил сотрудникам газеты быть его «неграми» (Щеглов, 1990: 117).

Одним из примеров разнообразных и многочисленных трактовок образа главного героя романа «Двенадцать стульев» можно считать статью Б. Сарнова «Что спрятано в “12 стульях»?”. В начале 1990-х гг., когда стремительно перестраивалась и социальная, и экономическая, и политическая жизнь России, образ Остапа Бецдера оказался созвучен новому времени. «Драма Остапа Бендера – это трагедия неиспользованных – вернее, невостребованных – возможностей. Фигура Остапа – это гимн (независимо от желаний и намерений авторов) самому духу предпринимательства» [Сарнов, 1992: 179].

Выражаю глубокую признательность Т.В. Ивановой (1900–1995) и Вяч. Вс. Иванову за предоставленную возможность работать с семейным архивом.

Показательна антология “Mass Culture in Soviet Russia: tales, poems, Songs, Movies, Plays and Folklore” ((Ed. James von Geldern and Richard Stites) – Bloomington, 1995), в которой 1930-е гг. называют «Московским Голливудом» (в эту парадигму включаются тексты от романа Н. Островского «Как закалялась сталь» и горьковского проекта «Беломоро-Балтийский канал» до стихов С. Маршака и Лебедева-Кумача).

Публикация зарубежных детективов сопровождалась резкой критикой западной массовой литературы. Показательна книга А. Николюкина «Антикультура: массовая литература США». – М.: Знание, 1973.

Примечательно, что в начале XXI в. майор Пронин «возврашается» в массовую литературу в ретродетективах Е. Малевского. Так, в детективе «Вальс для майора Пронина» (М.; СПб.: Астрель, 2004) майор Пронин спасает жизнь европейским дипломатам и великому джазисту Леониду Утесову. А Лев Олевалов, создатель Пронина, появляется в романе в качестве второстепенного персонажа.

Библиография советской фантастики 1918–1991 достаточно полно собрана В. Вельчинским ( http://www.sunday.ru/library/biblio.htm).

В 1928 г. А. Тарасенков исчерпанность авантюрного романа объяснял так: «Лозунг, данный в свое время т. Бухариным о необходимости создания «Красного Пинкертона», авторами этих произведений понят довольно своеобразно. Обычны и штампованы стали уже в литературе этого рода белогвардейцы-злоумышленники, «сознательные» комсомолки-Маруси и честные крепко-мускулистые комсомольцы, раскрывающие «тайны заговора» или спасающие «документы». Приемы западного авантюрного романа типа Нат-Пинкертон и Ник-Картер совершенно механически переносятся на наш материал. В результате вместо действительно нужного и полезного «Красного Пинкертона» обычно получается третьесортная халтурная пошлятина с изрядной долей слащавого сюсюканья сомнительного красного цвета» (На литературном посту. 1928. № 24. С. 67).

В 1953 г. А. Фадеев, руководивший писательской организацией, писал в письме А. Суркову: «Советская литература по своему идейно-художественному качеству, а в особенности по мастерству, за последние 3–4 года не только не растет, а катастрофически катится вниз, мало, очень мало явлений, которые можно было бы выдвинуть хотя бы как относительный образец» [Фадеев, 1982: 329].

Документы свидетельствуют…: из фондов Центра хранения современной документации // Вопросы литературы. 1994. № 3.

Для каждого писателя проблема сопротивления в условиях творческой несвободы была глубоко личной. Л.З. Копелев вспоминал о Вс. Иванове: «Его сопротивление кажется, никогда не было наступательным. Однако, надежно оборонительным. Я помню, как он защищал Дудинцева, как безоговорочно поддерживал Пастернака. Всеволод Вячеславович много помогал преследуемым, вернувшимся из лагерей, начинающим литераторам, но всего меньше – помогал самому себе <���…> тяжелые снаряды чекистской артиллерии разрывались близко от него. Был страх, были мучительные сомнения, были стремления перехитрить судьбу» (письмо к М.А. Черняк, сентябрь 1994 г.).

Так, например, критиковались за сентиментальность и отход от соцреалистического канона повести Р. Фраермана «Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви» (1939).

В романе Д. Вересова «Путники. Белая ночь» (2005), действие которого происходит в 1970-г гг., чтение романа Булгакова становится не только важным событием для компании одноклассников, но и узнаваемой приметой времени: «Сашка Акентьев притащил перепечатанный на машинке роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Три вечера они сидели дома у Альбины Вихоревой, передавая друг другу по цепочке прочитанные листы. Можно, конечно, было читать вслух, но тогда не было бы этих касаний руками, коленями. Светка Виноградова не щекотала бы шею Кирилла мягкими прядями волос. Волацд, Маргарита, Бегемот, Альбинкины ноги, Пилат, Иешуа, тепло Иркиного бедра, опять Воланд… Акентьев уже прочитал роман накануне и наблюдал за ними, снисходительно усмехаясь, прищуриваясь, потому что уже примеривал на себя маску Волоцда. На следующий день они громко обсуждали роман на перемене, спорили, горячились, не потому, что отстаивали какие-то собственные взгляды, а просто из боязни обнаружить перед другими свое полное непонимание книги

У В. Токаревой, сценариста по профессии, кинематографичность текста становится узнаваемой чертой поэтики всех ее произведений. Достаточно привести один фрагмент: «Марусе исполнилось тридцать лет, когда к ней пришла Такая любовь. Бог послал. С доставкой на дом. Его привели друзья на одну из Марусиных вечеринок. Представили: «Борис Мещерский. Художник» («Можно и нельзя»).

«В этой «нише» стрелка эстетического компаса начинает дрожать и метаться, указывая на присутствие аномалии. Совершенно очевидно, что такие сочинения привлекают, в разных дозах, повышенное (и «элитарное») внимание не в силу ошибки вкуса отдельных ценителей, а в силу какой-то новой закономерности», – отмечает критик И. Роднянская [Роднянская, 2001].