Леонид Крупчанов - Теория литературы

Подобное мировоззрение не могло не сказаться и на вопросе о целях литературы.

Пыпин не принимает главного в учении революционных демократов о народности – классового принципа. Указывая, что народная поэзия в Древней Руси была «предметом гонений и проклятий», Пыпин не соглашается с Добролюбовым в объяснении причин этих гонений, объявляя классовый подход к этому вопросу со стороны Добролюбова «огульным».

Соглашаясь с Добролюбовым в том, что искусство «слагается» по жизни, а не наоборот, т. е. разделяя материалистический взгляд революционных демократов на природу искусства, Пыпин считает литературные приговоры Добролюбова, как последователя Белинского и Чернышевского, слишком «суровыми». Он «защищает» от Добролюбова сатиру XVIII в., народность творчества Фонвизина, Грибоедова, Пушкина, Гоголя.

В основу анализа творчества писателя Пыпин также кладет принцип народности, ее характер и уровень.

Пыпин, в соответствии с разработанной им методологией анализа, определяет прежде всего время «истинно-научной постановки вопроса народности» и указывает, что это происходит в последние десятилетия, а вплоть до середины XIX в. научное изучение проблемы народности в России было, по его мнению, «слабым».

Пыпин определяет степень народности литературы:

1) «по основной точке зрения», т. е. по социальному содержанию проблемы народности. Запутанность терминов доходила до того, замечает Пыпин, что в формуле официальной народности 1830-х годов под словом «народность» подразумевались официальные правительственные установки, концепция, якобы объединявшая русское общество на принципах самодержавия, православия и народности;

2) «по свойству побуждения». По утверждению Пыпина, «побуждения», по которым «составлялись» сочувствие, антипатия, недовольство, были двоякого рода: а) «литературные» (так, «классикам» казалась нарушением всех правил сама форма пушкинской поэзии и ее «легкое» содержание, а «новое» поколение, напротив, восторгалось этой формой); б) «общественно-тенденциозные» (так, власти не могли забыть «либеральной» юности Пушкина, когда он был «союзником прогрессивного направления», а для Бенкендорфа Пушкин был не поэт, а либерал и «глава оппозиции»).

Очевидно, что слабость научного изучения «по основной точке зрения» и «по свойству побуждения» не что иное, как слабость (бессистемность) мировоззрения исследователя.

Белинский, по мнению Пыпина, высоко и верно оценил поэзию Пушкина, хотя и усомнился в ее народности по причине малой образованности народа.

У Пушкина, говорит Пыпин, было «настроение» народности, «тон» ее. Народность «как принцип», «правдиво – реальное» отношение к народности, сознательное применение ее как «литературного орудия» получили развитие в русской литературе уже после Пушкина, у его «преемников».

Для Пыпина народность у Пушкина и Лермонтова – «исторический инстинкт», у Гоголя – реальность.

Главный представитель следующего периода развития принципа народности литературы – Тургенев, который изображал непосредственно крепостной быт и показывал развращающее влияние крепостного права. Степень народности писателя определялась Пыпиным близостью к «крестьянской» тематике и отношением к вопросу об освобождении крестьян.

Различие в творчестве между писателями – в степени глубины и сознательности воплощения принципа народности. У Пушкина народность – «инстинкт», у Гоголя – «могущественный реализм», у «преемников» Гоголя (Тургенева, Григоровича, Писемского) – «любящее изображение светлых сторон народного характера» и «протест против народного угнетения».

Подобно Добролюбову, Пыпин старается определить «степень участия народности» в развитии русской литературы, принимая в качестве критерия для сравнения глубину осознанности принципа народности писателя. Но Пыпин не связывает задачи литературы с революционным действием во имя интересов народа. Он полагал, что «освобождение крестьян» произойдет в результате «внутренних исправлений русской жизни», т. е. посредством реформ. Именно поэтому, оценивая степень народности литературы, он останавливается на Тургеневе, тогда как для Добролюбова наивысший уровень народности – в сатире Щедрина.

Альтернативным понятием концепции народности является по своему существу теория «чистого искусства», которой, начиная с середины XIX в., много и успешно занимался академик Пыпин.

Отметив две стороны в учении Гердера – конкретную, «народоведческую» (литературную) и отвлеченно-«идеальную» (философско-историческую), Пыпин начинает вести родословную культурно-исторической школы от конкретных изысканий Гердера, особенно в области фольклора.

Другая сторона учения Гердера положила начало «эстетическому» принципу в изучении литературы. В этом случае история литературы, по мнению Пыпина, представлялась неполной: в ней получили отражение лишь художественные качества и стороны литературы.

«При новой («народоведческой». – Л. К. ) точке зрения, – говорит Пыпин, – важным фактом в литературном развитии явилась деятельность писателей, о которых могла совсем не упомянуть… история эстетическая. Назовем Новикова…

История литературы имеет дело не только с чистым художеством, но также и с массою иных литературных явлений, которые, имея даже лишь отдаленное отношение к художеству, имели значение в ходе образования и нравственных движений общества».

«Идеальная» сторона учения Гердера была развита и углублена в «эстетическом» плане Гегелем и его последователями. Гегель полагал, что в подлинном искусстве выступает и должно выступать не конкретно-историческое, национальное, а «человеческое».

Подражание устному народному творчеству, стремление писать в народном духе песни, сказания и т. д., по мнению Гегеля, являются всего-навсего примитивными подделками и по уровню художественности не могут сравняться с произведениями больших художников.

Гегель считал, что возникшее над влиянием Гердера увлечение народным творчеством распространилось не только на художественную литературу, но и на способы ее восприятия.

«Художественные произведения, – пишет Гегель, – должны создаваться не для изучения и не для цеховых ученых, а должны быть понятны и без посредства этих обширных и не всем доступных сведений и служить предметом наслаждения непосредственно сами по себе». «Местный колорит нравов, обычаев, учреждений», по словам Гегеля, «играет подчиненную роль в художественном произведении», которое, существуя для нации, в то же время служит человечеству. Гегель отвергает «историческую верность изображения» в духе Шеллинга; он признает лишь верность художественную, творческую.