Тимур Радбиль - Основы изучения языкового менталитета: учебное пособие

Существует теория, согласно которой любое высказывание есть совершение какого-либо действия, т. е. в нашей терминологии – акт поведенческий. Основы этой теории, которая так и называется – «теория речевых актов» (speech act theory), заложены английским философом Джоном Остином (1911–1960) и американским философом Джоном Роджерсом Серлем (р. 1932).

Дж. Остин в книге «How to do things with words» (в русском переводе «Слово как действие») показал, что речевое высказывание всегда представляет собой совершение определенного действия при помощи слов, потому что выражает некое намерение говорящего добиться от слушающего определенной ответной реакции.

Как пишет в своей работе «Что такое речевой акт?» Дж. Р. Серль, вопреки распространенному мнению, основной единицей языкового общения является не символ, не слово, не предложение и даже не конкретный экземпляр символа, слова или предложения, а производство этого конкретного экземпляра в ходе совершения речевого акта: «Совершение иллокутивного акта относится к тем формам поведения, которые регулируются правилами. Я постараюсь показать, что такие действия, как задавание вопросов или высказывание утверждений, регулируются правилами точно так же, как подчиняются правилам, например, базовый удар и бейсболе или ход конем в шахматах».

Теория речевых актов началась с обнаружения Дж. Остином особых глаголов, которые он назвал перформативными. Именно они и представляют собой речевые действия, которые лежат в основе всех наших речеповеденческих актов.

В. Руднев описывает суть открытия Дж. Остина следующим образом. Прежде всего Дж. Остин заметил, что в языке существуют глаголы, которые, если поставить их в позицию 1-го лица ед. числа, аннулируют значение истинности всего предложения (т. е. предложение перестает быть истинным или ложным), а вместо этого сами совершают действие. Так, председатель говорит:

1) Объявляю заседание открытым;

– или священник говорит жениху и невесте:

2) Объявляю вас мужем и женой;

– или я встречаю на улице пожилого профессора и говорю:

3) Приветствую вас, господин профессор;

– или провинившийся школьник говорит учителю:

4) Обещаю, что это никогда не повторится.

Во всех этих предложениях нет описания реальности, но есть сама реальность, сама жизнь. Объявляя заседание открытым, председатель самими этими словами объявляет заседание открытым. Такие глаголы Дж. Остин назвал перформативными (от англ. performance – 'действие, поступок, исполнение'). Предложения с такими глаголами были названы перформативными актами, чтобы отличить их от обычных предложений, описывающих реальность типа Мальчик пошел в школу [Руднев 1997: 318–320].

Классическая форма перформативного предложения имеет подлежащее, выраженное личным местоимением 1-го л. ед. числа, и согласованное с ним сказуемое в форме изъявительного наклонения настоящего времени активного залога. Например, (Я) обещаю вам исправиться.

В целом оказалось, что перформативных глаголов в языке довольно много: клянусь, верю, умоляю, сомневаюсь, подчеркиваю, настаиваю, полагаю, расцениваю, назначаю, прощаю, аннулирую, рекомендую, намереваюсь, отрицаю, имею в виду и др. – по некоторым данным, до 300. Именно перформативные высказывания и выступают ядром области речевых действий как речеповеденческих единиц в языковом менталитете.

Речевые действия перформативного типа имеют ярко выраженную национально-культурную специфику. Так, Анна А. Зализняк выявляет своеобразие русского глагола подобного типа – просить. Как известно, например, в английском и во французском языке не различаются идеи, выражаемые русскими глаголами спросить и попросить. Этот факт обращает на себя внимание, потому что для русского языка отношения между глаголами спросить и попросить весьма далеки от синонимических; разница между ними сохраняется в том числе в контексте, где оба глагола возможны, ср. спросить совета и попросить совета.

Действительно, их значения имеют довольно существенную общую часть: 'Я хочу, чтобы ты для меня [нечто сделал]' – соответственно, 'сообщил нужную мне информацию' или 'совершил нужное мне действие'. Однако с точки зрения русского языка различие здесь более существенно, чем сходство. Почему? Так, глагол просить отличается от английского to ask в том отношении, что просящий неизбежно оказывается «в положении просителя», т. е. в положении несколько униженном, просьба – это обращение «снизу вверх». Тем самым просьба – это всегда просьба об одолжении. Чтобы не оказаться в этом положении, многие люди сознательно избегают ситуации просьбы, добиваясь от других людей совершения нужных им действий иными средствами.

Помимо чисто знаковой функции перформатива, т. е. осуществления определенного типа речевого акта, произнесение слова прошу ставит говорящего в «низшее» положение по отношению к адресату (независимо от реальной иерархии их статусов: акт просьбы возможен по отношению как к «высшему», так и к «низшему»). В этом русский глагол просить сближается с английским глаголом to beg, о котором А. Вежбицкая пишет, в частности, что «begging предполагает униженную, жалкую позицию: просящий дает понять, что он трактует своего адресата как человека, имеющего над ним власть». Однако этическая окраска русской просьбы существенно иная. В просьбе имеется компонент вроде следующего 'Я предполагаю, что ты это сделаешь, потому что я предполагаю, что ты хочешь, чтобы мне было хорошо'. Одновременно просьба включает обещание благодарности: фраза Я тебя прошу означает, в частности, 'я буду чувствовать, что я тебе обязан'. Русская просьба тем самым означает вовлечение адресата в определенный тип отношений, где у каждого из участников предполагается наличие некоторых «добрых чувств» по отношению к другому. Обращение к человеку с просьбой означает тем самым вторжение в чужую личную сферу – не только в том смысле, что от человека ожидаются какие-то действия, а прежде всего в том, что ему навязываются определенные чувства. И что наиболее характерно – просьба входит в число обычных, ежедневно производимых действий, является элементом быта, а глагол просить (Надо попросить брата, соседа, дядю Васю и т. п. это сделать) – характерным признаком русского дискурса.

Как представляется, этот факт хорошо вписывается в общую картину поведенческих стереотипов, отраженных в русском языке, а именно: неуважение к идее приватности; глубоко укорененная идея, что человек часто не делает того, что обязан, и делает то, чего не обязан делать (то, что можно, оказывается реально нельзя, а то, что как бы нельзя, на самом деле можно, и т. д.); ощущение неподвластности человеку окружающих его обстоятельств и готовность попросить о помощи, но одновременно – и готовность выполнить просьбу, обыденность обоих этих действий. Ничего этого нет в глаголе спрашивать, лишенном каких-либо специальных этических пресуппозиций или импликаций [Зализняк, Левонтина, Шмелев 2005: 282–285].