Александр Хроленко - Введение в лингвофольклористику: учебное пособие

Краткость формы тоже свойство артиклей. Близки к статусу артикля и такие частые краткие прилагательные, как мил (мил сердечный, мил любезный), млад (млад ясен, млад сизой), чуж (чужа дальняя, чужа мужняя) и др.

По аналогии сочетаниями самостоятельных слов мы считаем случаи типа: шито мытую, мил молодой, мил добёр и т. д.

Возникает закономерный вопрос: а разве не могут окказиональные композиты, появившиеся в результате стяжения грамматически самостоятельных слов, считаться сложным словом? Есть ли вообще сугубо фольклорные сложные слова? «Поэтическая морфема» в ряде случаев стремится стать морфемой в прямом, грамматическом, смысле этого слова.

Превращению «поэтической морфемы» в собственно морфему в большой степени способствует смысловая близость контактирующих компонентов. Известно, что тавтологические конструкции обнаруживают тенденцию к слиянию в одно слово. Подчеркнём: тенденцию, а не обязательную реализацию. Например, в ряде случаев мил-милёшенек мы считаем одной лексемой, в которой компонент мил теряет семантическую определённость и уподобляется приставке раз- в значении «предельная степень качества». Ср.:

Однако и мил, и милёшенек могут вести себя как самостоятельные единицы:

Относительно примеров типа трудным-труднёшенько, красён-красной А.П. Евгеньева пишет: «Творительный тавтологический образа действия или способа становится средством усиления значения глагола, прилагательного, наречия и существительного <���…> превращаясь из самостоятельного значимого слова в составную часть сложного целого (в большинстве случаев даже сложного слова)» [Евгеньева 1963: 244]. Яркий пример тому прилагательное белояровый, где корни бел– и – яр – (= светлый) этимологически тавтологичны.

В.А. Сирцев, описывая сложные прилагательные в народно-песенной речи, приходит к выводу о том, что фольклорные образования, характеризующиеся разнооформленностью компонентов, твёрдым порядком расположения их и одним основным ударением, представляют собой сближения, находящиеся на пути превращения в сложные слова. Причем конструкции сиз носатый, млад сизой и т. п., по его мнению, находятся ближе к словосочетаниям, а конструкции зла-лиха, мил-сердечный тяготеют к сложным словам, поскольку компоненты их синонимичны [Сирцев 1975: 71]. Однако, думается, нет нужды фетишизировать словообразующую роль синонимии, иначе в фольклоре, где удельный вес её необычайно высок, многое пришлось бы неоправданно квалифицировать как сложное слово. Сложным словом будем считать композит мил-милой:

Признак тавтологичности (повторы корня) как признак сложного слова учитывается нами только в том случае, если композит состоит из прилагательных. Если же один из компонентов изоморфен существительному, то для нас это словосочетание. Например, чуж чуженин (чуж чужбинничек), тем более что компоненты часто разведены другими словами строки:

Учитывая особую связь слов внутри народно-песенной строки, следовало бы в эдиционных целях ввести особый знак – вертикальную прямую между стягивающимися компонентами (например, на|пяту, хлеб|соль). Употребляемые в фольклорных сборниках дефис или запятая не отражают сути связи компонентов: дефис представляет композит как сложное слово, запятая – как независимое слово.

Поскольку с термином композит мы ассоциируем некий элемент теоретической спорности, мы предпочитаем этот термин как кандидат в сложное слово термину сложное слово.

Оссовецкий И.А. Стилистические функции некоторых суффиксов имен существительных в русской народной лирической песне // Труды Ин-та языкознания АН СССР. Т. VII. 1957.

Большинство диалектологов, как и собирателей фольклора, полагает, что язык фольклора генетически диалектен. «Местный говор сохранён почти везде. Я говорю почти везде, потому что некоторые из лиц, обязательно доставивших мне песни своей родной местности, не обратили достаточное внимание на это главное требование науки» [Шейн 1898: VI]. Знатоку тюркских песен В.В. Радлову была очевидна тождественность языка фольклора и диалекта, которым пользовались в быту носители этого фольклора. «…В языке которых (эпических песен. – А.Х.) нигде не находятся старинные слова или обороты, несвойственные настоящему разговорному языку кара-киргизов и которых поэтому совершенно достаточно для очертания кара-киргизского наречия» [Радлов 1885: XXVI].

В 1939 году А.П. Евгеньева писала о грубой ошибке отрывать фольклор от живой среды диалекта и рассматривать его как нечто «общее», особое. Язык произведений устного творчества должен изучаться в связи с изучением говора, и это даст возможность проследить, как осуществляется процесс отбора языковых средств, процесс создания лучших образцов народного языка [Евгеньева 1939: 53–54].

Для О.И. Богословской язык фольклора – одна из функционально-стилевых разновидностей диалектной речи. Сравнив былины кижских сказителей Рябининых и местный говор, носителями которого были эти прославленные былинные певцы, пермский диалектолог сделала вывод: «Сопоставление системы именного склонения в былинах и местных говорах <���…> позволяет утверждать, что в том и другом случаях перед нами один и тот же тип говора» [Богословская 1983: 149].

Мнение известного воронежского диалектолога В.И. Собинниковой было аналогичным: «…Хотим только подчеркнуть, что кажущееся специфически фольклорным языковое средство бытует в повседневной диалектной речи и что фольклор черпает из неё свои речевые приёмы, расцвечивая их яркими красками и превращая в стабильное фольклорное средство» [Собинникова 1969: 79]. В.И. Собинникова делает этот вывод после изучения параллелизма в южновеликорусских говорах. «Самые разнообразные средства художественной выразительности (поэтические тропы) мы находим в обычной бытовой речи» [Зубова, Сыщиков 1981: 67].

Итак, язык фольклора понимается как «литературная форма диалекта» (А.П. Евгеньевна), как «одна из функционально-стилевых разновидностей диалектной речи» (Л.И. Баранникова), как «эмоционально-экспрессивная форма диалекта», «диалект в его образно-эстетической функции», «художественный тип диалектного языка» (В.И. Собинникова).