Марина Шумарина - Язык в зеркале художественного текста. Метаязыковая рефлексия в произведениях русской прозы

А. Н. Ростова выделяет в метаязыковом сознании также сферу «сверхсознания», к которой относит «языковое чутье как компонент одаренности», чутье, способное привести к мгновенному озарению, интуитивному прозрению [Ростова 2000: 39]. Другая трактовка метаязыкового «сверхсознания» близка пониманию коллективного бессознательного [Юнг 2006] – это «то, что знает социум, эксплицирует, но не может верифицировать» [Чернейко 1997: 181].

Н. Д. Голев иллюстрирует сегменты этой «телескопической структуры» примерами последовательного осознания «типа текстовой личности», однако указывает, что описываемые закономерности могут касаться осознания любого лингвистического феномена [Голев 2009 а: 13].

Точнее будет сказать, что исследователи описывают именно эти две формы метаязыкового сознания.

Исследования, посвященные научной метаязыковой рефлексии, и работы по обыденной рефлексии практически не пересекаются, хотя в ряде сочинений высказывались идеи о генетической общности двух форм «языковедного» мышления [Мечковская 1998; Зубкова 2009 и некот. др.] и существовании «переходных» форм [Резанова 2009 а]. Один из немногих опытов сопоставления научного и «антинаучного» подходов к описанию языка представляет собою критический разбор акад. А. А. Зализняком методов «любительской» лингвистики [Зализняк 2000; 2009].

В. Б. Кашкин отмечает, что одной из причин того, что лингвистические взгляды рядовых пользователей долгое время оставались за пределами внимания науки, явилась и предубежденность лингвистического сообщества против непрофессионального взгляда на язык [Кашкин 2008: 35].

Опубликованные дочерьми Г. Г. Зубкова фрагменты: его воспоминаний и рассказов, а также лингвистический комментарий к ним представляют интерес и как ценный исторический документ, и как материал для наблюдений языковеда. В этой книге мы неоднократно ссылаемся на указанную статью и надеемся, что сочинения Г. Г. Зубкова будут со временем выпущены отдельным изданием.

В этих случаях нередко представление об особом, «нерядовом» статусе писателя среди носителей, не являясь предметом обсуждения, содержится в пресуппозитивной части высказывания. Так, В. А. Маслова пишет о концептах, которые получили отражение во взглядах «философов, писателей и рядовых носителей языка» [Маслова 2004; 16].

Так, В предисловии к «Словарю языка Достоевского» говорится о том, что этот словарь призван отражать все ипостаси языковой личности Ф. Достоевского: «и художника слова, и публициста и рядового носителя русского языка» [Караулов, Гинзбург 2001].

Ср., например, анализ «деятельностной» языковой личности А. Солженицына [Петренко, Штайн 2009].

Ср. настойчиво проводимую В. И. Далем мысль о том, что русские недостаточно хорошо знают свой язык и потому используют иноязычные слова вместо исконных [Даль 1860].

При этом несистематическое лингвистическое знание, как правило, присуще рядовому носителю языка – как результат изучения русского языка в школе (в вузе).

Здесь рефлексив включен в так называемую несобственно-прямую речь, которая, по определению, отражает речемыслительный план персонажа [см.: Коростова 1999], однако писать о действующих лицах – это прерогатива автора. Кроме того, в художественном тексте метаязыковая рефлексия – это, как правило, актуализатор позиции автора.

Речь идет о квалификации неопределенно-личных предложений как безличных, которое свойственно наивному языковому сознанию.

Ср. замечание А. Ремизова: Самое недостоверное – исповедь человека. Достоверно только «непрямое высказывание», где не может быть ни умолчаний по стыдливости, ни рисовки «поднимай выше». И самое достоверное… то, что неосознанно, что напархивает из ничего, без основания и беспричинно^ (А. Ремизов. Огонь вещей: сны и предсонья).

Здесь под образом понимается обобщенное представление о предмете, его отображение в сознании.

Различия в содержании этих терминов и вопрос об их предпочтительности для обозначения тех или иных видов обыденной этимологизации обсуждался в лингвистической литературе [см.: Максимов 1982; Гридина 1989; Варбот 2003; Введенская, Колесников 2003; Откупщиков 2005 и др.], здесь мы на нем специально не останавливаемся.

Высказывалось мнение, что «особенно слабо в естественном языке представлены средства, необходимые для того, чтобы говорить о языке» [Моррис 1983: 46–47], другие полагают, что способность и средства «говорить о языке» существуют даже у этносов, находящихся на первобытном уровне развития и не имеющих терминологии [ср.: Beacco 2001], видимо, справедливо утверждение, что с развитием метаязыкового сознания совершенствуются и средства метаязыка [Голев 2009 а: 23; Зубкова 2009: 90].

Поскольку рефлексив – это далеко не всегда предложение, то не стоит отождествлять его семантическую организацию с семантической структурой предложения. В то же время рефлексив имеет природу оценочного суждения, поэтому определенный параллелизм с семантикой предложения может иметь место.

Термин «гипертекст» ввёл в 1965 г. Т. Нельсон [Nelson 1965] для обозначения «ветвящегося» текста. Под гипертекстом понимается «форма организации текстового материала, при которой его единицы представлены не в линейной последовательности, а как система явно указанных возможных переходов, связей между ними» [Субботин 1988: 2].

Строго говоря, понятия «метаязыковая функция» и «метатекстовая функция» не совпадают; возможны разные интерпретации их соотношения; мы рассматриваем метатекстовую функцию как частное проявление метаязыковой и включаем средства метатекста в общую систему метаязыковых средств.

Мы не ставим перед собой задачу доказать, что средства метаязыка реализуют некую общую семантическую (функционально-семантическую) категорию и потому составляют особое поле. Подобный подход требует самостоятельного рассмотрения и решения целого ряда принципиальных вопросов, выходящих за рамки данной работы. Но поскольку поле рассматривается как «континуальное образование с центром (ядром), где формирующие его характеристики представлены наиболее ярко и однозначно…, и постепенно ослабевающими к периферии зонами» [Всеволодова 2007: 35], мы сочли возможным воспользоваться метафорой поля для обозначения основного принципа классификации материала. Как неоднократно отмечалось специалистами, противопоставление центра и периферии есть вообще универсальный принцип организации языка [Живов, Успенский 1973: 24]. При этом мы отдаем себе отчет в том, что результат целенаправленного описания «поля метаязыковости» с применением соответствующего лингвистического инструментария окажется, вероятнее всего, иным, нежели представление средств метаязыка в данной работе.