Александр Хроленко - Теория языка: учебное пособие

Особого рассмотрения требует вопрос о системности лексемного яруса. Большое количество лексических единиц, динамика их численности и подвижность содержания затрудняет изучение системности этого яруса.

Современная лексикология отыскивает всё новые и новые аргументы в пользу признания системного характера лексики. Во-первых, все значения одного полисемантичного слова структурированы и подчиняются закону перехода количества в качество. Появление у слова нового значения приводит к перестройке всей совокупности значений и каждого в отдельности. Например, когда у слова спутник появилось значение «искусственное космическое тело», традиционное значение «находящийся в движении рядом» сузилось.

В XIX в. локомотив 'машина, движущаяся по рельсам и предназначенная для передвижения поездов' и паровоз были абсолютными синонимами. Когда же появились тепловоз, электровоз, турбовоз , отношения смыслового равенства между локомотив и паровоз исчезло. Локомотив стал родовым названием (гиперонимом), а паровоз – одним из видовых (гипонимом) [Хан-Пира 1999: 49].

Во-вторых, слова в языке обнаруживают разную степень связи друг с другом и объединяются по признаку смысловой близости, образуя семантические группы. Примерами семантических групп могут служить синонимические ряды, антонимические пары и так далее. Эти сравнительно небольшие группировки слов входят в несколько большие объединения – микросистемы. Примером микросистем могут служить совокупность терминов родства, колоративных («цветовых») прилагательных, существительных, обозначающих отрезки времени. Микросистемы данного языка хорошо видны в так называемых идеографических словарях (тезаурусах), в которых слова группируются по их смысловой близости. Системный характер знания, одной из форм фиксации и передачи которого является язык и, в частности, его словарный состав, служит сильным аргументом в пользу системности лексики [Морковкин 1977: 115].

Для философа Х. – Г. Гадамера слово предельно системно. «…Всякое слово вырывается словно бы из некоего средоточия и связано с целым, благодаря которому оно вообще является словом. Во всяком слове звучит язык в целом, которому оно принадлежит, и проявляется целостное мировидение, лежащее в его основе» [Гадамер 1988: 529].

В результате поисков системных свойств лексики появилась так называемая теория семантического поля , суть которой сводится к тому, что весь словарный состав языка распадается на несколько больших групп и каждая такая группа, называемая полем, относится к той или иной области отражаемого языком мира [Щур 1974]. Основоположником теории семантического поля был М.М. Покровский.

Наличие полей в лексике не вызывает сомнения, спор идёт только о том, по какому принципу строится это поле, как связываются слова, входящие в него. М.М. Покровский выделял поля на основании трёх критериев: 1) тематическая группа; 2) синонимия; 3) морфологические связи.

Немецкий учёный Й. Трир разграничивал понятийные и лексические поля. Понятийное поле – это система связанных друг с другом понятий и объединенных вокруг центрального понятия, например мораль; лексическое поле – это совокупность слов, образующих семью. Между понятийными и лексическими полями есть соответствие, но нет тождества: они не совпадают по объёму, хотя в совокупности все понятийные и лексические поля совмещаются. Й. Трир отождествлял слово и понятие, отрывал понятие от материального мира и общества и объяснял возникновение полей самочленимостью языка.

Другой немецкий учёный В. Порциг выделял поля на синтаксической основе, помещал в центр их глаголы и прилагательные и учитывал семантико-синтаксические признаки вступающих в словосочетания слов, а также степень их сочетаемости. Например, прилагательное «белокурый» семантически и синтаксически тесно связано с существительным «волосы», глагол «жмурить» – с существительным «глаза», «мяукать» – со словом «кошка» и т. п.

Итак, «вся лексика образует систему в силу того, что каждое слово и соответственно каждое понятие занимают в этой системе определенное место, очерченное отношениями к другим словам и понятиям. Благодаря этому язык может выполнять одно из своих важнейших назначений – быть средством хранения информации, накопленной общественным опытом человечества» [Степанов 1975: 52].

Выясняется, что полевая структура – это компонент не только лексемного, но и других ярусов. По мнению А.В. Бондарко, функционально-семантическое поле – это единство грамматической формы или категории и среды, под которой понимают контекст или речевую ситуацию [Бондарко 1985]. См. также: Михалёв А.Б. Теория фоносемантического поля. Краснодар, 1995.

Своеобразие промежуточных ярусов покажем на примере яруса дифференциальных признаков и морфонологического яруса.

Считают, что для яруса дифференциальных признаков основной единицей являются пары дифференциальных (различительных, релевантных) признаков. Число их для всех языков мира колеблется от 10 до 16 пар, причём каждый конкретный язык обходится меньшим количеством пар.

Дифференциальные признаки – это такие свойства звуков, которые позволяют фонеме быть смыслоразличительной единицей. «Фонема, – писал Н.С. Трубецкой, – это совокупность фонологически существенных признаков, свойственных данному звуковому образованию» [Трубецкой 1964: 42]. Позже в дихотомической (бинарной, двоичной) теории дифференциальных признаков эта мысль получила афористическую формулировку: «Фонема – это пучок дифференциальных признаков».

Одно и то же свойство фонемы в одном языке может быть дифференциальным признаком, а в другом – нет. Так, долгота звука в русском языке не различает оболочки слов, а в чешском языке это релевантный признак. Дифференциальные признаки фонем не являются научной абстракцией, их можно экспериментально выделить, а затем на синтезаторе скомбинировать из них новые фонемы.

Несмотря на объективную реальность дифференциальных признаков фонемы, существование особого яруса таких признаков является спорным. Аргументом против признания этого яруса служит то, что дифференциальные признаки не вступают в синтагматические отношения и в речевом потоке располагаются не в одномерном, а в двумерном пространстве [Солнцев 1973: 15].

Мысль о необходимости особой лингвистической дисциплины, занимающей место между фонологией и морфологией, принадлежит И.А. Бодуэну де Куртенэ, который говорил о роли альтернации фонем в морфемах с синхронной точки зрения. Эта мысль позже получила развитие в небольшой работе Н.С. Трубецкого «Некоторые соображения относительно морфонологии» [Пражский лингвистический кружок 1967], в которой автор намечает цели и задачи морфонологии. Под морфонологией он понимал исследование морфологического использования фонологических средств какого-либо языка. По мнению Трубецкого, морфонология состоит из трёх разделов: 1) теория фонологической структуры морфем; 2) теория комбинаторных звуковых изменений, которым подвергаются отдельные морфемы в морфемных сочетаниях; 3) теория звуковых чередований, выполняющих морфологическую функцию.