Леонид Карасев - Гоголь в тексте

«Оригинальное наслаждение» подобного рода Гоголь явил во многих своих сочинениях; сказалось это и в «Мертвых душах», где уподобление людей животным приобрело вид цельной идеи, послужившей вполне определенной цели. Пообещав взглянуть на Россию с «одного боку», Гоголь выполнил свое намерение, создав особый «кособокий» мир – мир «мертвых душ» и вместе с тем людей-животных. Главные персонажи «Мертвых душ», то есть прежде всего персонажи первого тома поэмы, и их двойники из животного царства известны давно, поэтому мы поговорим о них совсем коротко – для создания общей картины, на фоне которой и будет развита наша гипотеза.

Итак. Собакевич – натуральный медведь. «Когда Чичиков взглянул искоса на Собакевича, он ему на это раз показался весьма похожим на средней величины медведя. Для довершения сходства фрак на нем был совершенно медвежьего цвета, рукава длинны, ступнями ступал он вкривь и вкось и наступал беспрестанно на чужие ноги». Уподобление Собакевича медведю столь очевидно («Нужно такое странное сближение: его даже звали Михайлом Семеновичем»), что удивляться можно лишь тому, что в его фамилии указан не медведь, а собака. Впрочем, возможно, и это не случайно, ведь внешне медведь гораздо больше похож на большую лохматую собаку, чем, скажем, на кошку, тигра или льва.

Манилов – кот, ласковый, урчащий. Полжизни Манилов проводит в мягких креслах после обедов и ужинов. Его кошачья натура обнаруживает себя так же быстро, как медвежья в Собакевиче: Манилов улыбнулся и «от удовольствия почти совсем зажмурил глаза, как кот, у которого слегка пощекотали за ушами пальцем».

Ноздрев похож на всякого зверя, обладающего дурным, импульсивным характером. Однако более всего он похож на пса или волчонка, что выразилось уже в рисунке Г. Боклевского, иллюстрировавшего гоголевскую поэму. Собака – «тотем» Ноздрева. Неслучаен поэтому сидящий у него на привязи волчонок, которого Ноздрев кормит сырым мясом, желая получить из него настоящего зверя. Нюх у Ноздрева под стать всей его натуре: «Чуткий нос его слышал за несколько десятков верст…» Ноздрев – щенок-подросток. Нелепый, глупый, упрямый и веселый – «настоящий мордаш»; ему бы «Собакевичем» называться, а не его соседу.

Плюшкин на первый взгляд похож на крысу или мышь, однако угадывается в нем еще нечто более мелкое. Уже в самом начале встречи Чичикова с Плюшкиным появляется упоминание о пауке. Чичиков входит в комнату, где «стоит сломанный стул и рядом с ним часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил паутину». Люстра у Плюшкина похожа на «шелковый кокон, в котором сидит червяк»; и хотя червяк – это не паук, однако рядом с упоминанием о пыли и паутине «кокон» выглядит вполне по-паучьи. Наконец, есть и прямое сравнение Плюшкина с пауком, там, где идет речь о той жизни Плюшкина, когда он еще был «человеком»: «…везде, во все входил зоркий глаз хозяина и, как трудолюбивый паук, бегал, хлопотливо, но расторопно, по всем концам своей хозяйственной паутины». Из паука-труженника Плюшкин превращается в паука-скрягу.

Коробочка, коллежская секретарша. Коробочка – курица: вокруг нее целая армия кур и индеек, а окно комнаты, где остановился Чичиков, «глядело в курятник». Вместе с тем в ней есть нечто растительное. Гоголь хорошо разбирался в цветах и травах, так что слово «коробочка» могло иметь для него и некий ботанический оттенок.

Обыкновенно Чичиков заказывал себе поросенка с хреном или бараний бок. Попав же к Коробочке, Чичиков оказывается на необычной для него лишенной мяса диете: «грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепешки со всякими припеками: припекой с луком, припекой с маком, припекой с творогом, припекой со сняточками», то есть все почти вегетарианское. «Пресный пирог с яйцом» не в счет, поскольку яйцо не мясо, да и тем более именно яйцо возвращает нас к теме курицы.

Из героев первого тома «Мертвых душ», связанных с природным кодом поэмы, остались чичиковские слуги – Петрушка и Селифан. Если продолжить наши аналогии, то Селифан также попадет в разряд птиц (Чичиков называет его «гусем»), а Петрушка окажется пахучим корнеплодом. Впрочем, на животно-натуральных параллелях Гоголь в данном случае не настаивает, оставляя чичиковских слуг существами не вполне определившимися. Они важны не столько сами по себе, сколько в сочетании с их хозяином: они – часть его, а он – часть их. Тем не менее из двоих слуг наиболее значим «гусь» Селифан, которого Гоголь как будто нарочно прячет от читателя. Имя «Селифан», произведенное от латинского «Силван», т. е. «лесной», в соединении с прозвищем «гусь» дает тему диких «гусей-лебедей», на которых, по обыкновению, совершает свои путешествия русский сказочный герой. Селифан-гусь – это кучер, своего рода двигатель всей чичиковской компании, и именно от его усердия и сметки зависит, как далеко и быстро полетит вся эта странная «птица-тройка».

На всех перечисленных персонажей Гоголь смотрит осудительно. Во всяком случае, ему бы так хотелось, поскольку вопрос не в том, что перед нами отъявленные злодеи или мошенники, а в том, что речь идет о «пошлости жизни», о существах как будто и не живущих человеческими жизнями в высоком смысле этого слова. Оттого они и поименованы «мертвыми душами», носят звериные маски, хотя и показаны Гоголем со вкусом и удовольствием, которое невольно передается и читателю.

Не было бы особого смысла рассуждать на эту не составляющую особого секрета тему, если бы не тот ход, который можно сделать в данном положении. А что же сам Павел Иванович? Единственный человек, оказавшийся в посреди котов, кур, медведей, собак, мышей, пауков (прибавим к этому «живность» из второго тома – ослов, рыб, свиней и пр.)? Чичиков как будто бы противостоит миру животных, поскольку сам в зверином происхождении не замечен. Заподозрить в этом гладко выбритом, округлом и «приятном во всех отношениях» господине какую-нибудь замаскировавшуюся свинью довольно трудно. И, похоже, ее действительно нет, поскольку здесь случай куда более тонкий и хитрый. В Чичикове сидит такой зверь, что сразу и не догадаешься. Только настойчивость Гоголя в уподоблении людей животным и его общий план, который должен был развернуться на всех трех частях поэмы, позволяет нам обратиться к Павлу Ивановичу с тем же самым вопросом.

Начнем с черты вполне человеческой, разве что в данном случае странно раздувшейся. У Чичикова такая «внимательность к туалету», какой даже не везде видано. Его воротник и манишка могут навести изумление на всякого: они «белей и чище снегов». Едва только Павел Иванович поселился в комнате, как она приняла «вид чистоты и опрятности необыкновенной». Или: «После небольшого послеобеденного сна он приказал подать умыться и чрезвычайно долго тер мылом обе щеки, подперши их изнутри языком». Или еще: Чичиков побрился так, что «щеки сделались настоящий атлас в рассуждении гладкости и лоска». Повсюду одно и то же – опрятность «необыкновенная», чистота «необычайная». Тем более что рядом постоянно болтается неопрятный и немытый Петрушка.