Майя Тугушева - Под знаком четырёх

После войны Сименон опубликовал пятьдесят три «мегрэ», и все заглавия начинались с имени комиссара полиции. И хотя Сименон напишет в 1960 году «Записки Мегрэ» с целью показать, что он не тождествен своему герою, во всех послевоенных «мегрэ» тоже полно точек соприкосновения между автором и его героем. Главное, что их теперь роднило: оба они обычные люди, как все, — настаивал Сименон.

Еще с выходом первой серии «мегрэ» (1929–1934) Сименон стал широкоизвестным и очень богатым писателем, но с годами он все чаще гордился тем, что происходит из потомственного рода крестьян и мастеровых. Конечно, молодой Жорж Сим, только-только принявшийся за детективную серию, мечтавший о блестящей писательской карьере, иногда свысока поглядывает на трудягу комиссара, предел надежд которого маленький дом и садик где-нибудь на берегу реки. Но пройдут тридцатые, затем начнется война. Сименон будет приговорен врачом, поставившим неверный диагноз, к преждевременной смерти, переживет крах прежних взглядов, военные трудности, утрату дома (его разбомбят). Он уедет в Америку, возобновит детективную серию, купит в Америке ранчо и несколько лет проживет за океаном.

Однако трудно найти писателя, столь охочего к перемене мест и жилищ. У Сименона, до Розового домика в Лозанне, где он счастливо жил со своей возлюбленной Терезой, их насчитывалось тридцать два. До этого были дом в Ниеле, — там поселились первая жена Сименона, Регина, их сын Марк со своим семейством и старая служанка Буль. Долго пустовал роскошный замок Эпеланж и его двадцать четыре комнаты. Эпеланж был выстроен Сименоном за год до разрыва со второй женой, Дениз, матерью троих его детей. Сын Джон обосновался в США. Младший, Пьер, долго жил с отцом, ему была предоставлена мансарда Розового домика. Увы, дочь Мари-Жо молодой девушкой покончила самоубийством в приступе депрессии и завещала рассеять ее прах на лужайке перед Розовым домиком под огромным одиноким кедром. Отец исполнил волю дочери. Узнав о ее смерти, он плакал второй раз в жизни. Первый — когда умер его отец. А теперь и прах самого писателя рассеян там же.

Отношения с детьми складывались у Сименона трудно, порой мучительно. Вспоминая о собственном скудном детстве (о том, как мать покупала три пирожных на четверых), Сименон жалел, что у его детей не было по-настоящему счастливого детства, так как они росли в роскоши, а человек, — утверждал он, должен всего достигать собственными усилиями.

«— Но кто же мешал мне ездить в школу на троллейбусе? — возмутился однажды средний сын. — Кто требовал, чтобы я прибывал на уроки в белом роллс-ройсе, мотивируя это требование тяготами собственного трудного детства?» Извечная проблема отцов и детей не миновала и Сименона. Сам он потом полюбил скромный быт, незатейливый житейский обиход. Его дом был открыт для всех, но с годами он все дальше держался от тех, кто правит и от кого мы зависим… «Мне там так же неуютно, как Мегрэ». Когда видный парижский критик неодобрительно заметил, что Сименону-писателю больше всего недостает чувства трагизма, — это вызывало отповедь с его стороны: «Подозреваю, что г-н Полан никогда не обращал внимания ни на трагизм парижских улиц в три часа ночи, ни на трагизм жизни семей, теснящихся в квартирах дешевых муниципальных домов… Меня трогает именно этот обыденный трагизм, а не страстные монологи, метания и мировая скорбь». И он стремился постичь трагизм жизни обыкновенных людей, лишенных солнца, свободы, радостей жизни, права думать, права иметь собственное мнение. А уж решать что бы то ни было — и подавно. Ценится только их мускульная сила, их технические способности, эксплуатационные (как у машины) возможности. Те, кто правит, — заставляют их воевать за свои интересы. Вот и Мегрэ говорит, что бедняков воры не убивают, что у них взять? Зато их убивают на войне («Мегрэ и трубка»). И Сименон недоумевал: почему «…несчастный маленький человек ни разу с тех пор, как существует земля, не разметал силы, которые объединились против него и превратили в того, кого раньше называли крепостным, а сейчас — квалифицированным рабочим, то есть в раба?» Он приходил в бешенство, слыша, как отзываются белые богачи о «дикарях» — африканцах, невмоготу Сименону было слушать последние известия и вообще радио и телевидение, — они так откровенно разжигают в человеке примитивные инстинкты и расизм и натравливают народы друг на друга. Обесценилось слово «брат», и человек живет под ежедневным натиском тоски и страха, а в глазах у него вечные тревога и покорность. Умирает личность. Умирает человечность. Как равнодушно относится общество к своим старикам, ведь в его глазах они бесполезны.

И все это писал и говорил мультимиллионер и писатель для миллионов Сименон, которого уважают и ценят во всем мире, — богатство и слава не сделали его глухим и безразличным к чужим бедам, напротив: он был наделен даром сочувствия ближнему. Всем, всем, всем, — твердил он неустанно, надо научиться понимать и делать добро. Студентам-медикам, например, прежде чем они приступят к изучению специальных наук, нужно прослушать «курс лекций по человечности».

Разум — вот главная пружина жизни, душевного благополучия каждого человека и всего мира. Фрейд и Юнг, по мнению Сименона, совершили большую ошибку, внушая человеку, что он просто комплекс слепых инстинктов, которые практически невозможно контролировать. Фрейд и Юнг, — замечал он, — не приняли во внимание разум человеческий и, по сути дела, освободили человека от чувства ответственности и вины. Раз инстинкт всемогущ — причем тогда нравственность? Инстинкт — агрессивен, он не в ладах с достоинством личности, с этикой, справедливостью. Он уничтожает и достоинство, и личность, и саму жизнь, приобретая иногда обличие рокового стечения обстоятельств, фатальности и судьбы.

Но убийственная сила инстинкта так велика, что Сименон, а вместе с ним и Мегрэ иногда начинали сомневаться в способности огромной мыслящей машины — мира — способствовать счастью, безопасности и самому существованию человека.

Как печальна жизнь, так трагична и смерть неизвестной девушки, которую обнаружили ночью мертвой на одной из парижских площадей. Мегрэ ничего о ней не знает. Сначала это для него тело на столе патологоанатома доктора Поля, на которое Мегрэ старается не смотреть и только молча выслушивает выводы доктора. Поль, как и Шерлок Холмс, может судить о профессии человека по его рукам: «Она занималась хозяйством, но немного. Не была ни машинисткой, ни портнихой», — говорит он об убитой. У Агаты Кристи жертва убийства не удостаивается психологического портрета: читателю сообщается минимум сведений, чтобы он мог более или менее достоверно знать, почему убили. А главная загадка у Кристи — кто убил. У Сименона — не так. Убита неизвестная. По скудным крохам постепенно накапливаемых сведений Мегрэ создает в воображении образ человека, ищет ту щелочку, в которую может внезапно проглянуть истинная суть неведомой ему девушки. Он понимает, какой была Луиза в жизни, и угадывает трагические обстоятельства ее гибели.