Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Если у человека есть высокое представление о себе, то с «фактами» в руках власть доказывает ему, что он… – вспомним бессмертного Хармса – «г-о». (См. приведенный нами пример в главе пятой «Случай № 15».)

Кроме психологической обработки человека, о которой шла речь выше, конечно, нельзя упускать из виду и повсеместно применявшееся палачами «известного учреждения» так называемое «физическое воздействие», образы которого представлены в романе «Мастер и Маргарита» в зверском избиении Варенухи в уборной, в удушении Аннушки железными руками Азазелло, в изрезанной голове буфетчика Сокова, в «спущенном с лестницы» Поплавском.

Согласно мифологическим представлениям об отношениях черта и человека, сатана – буквалист и формалист, он ловит человека на слове. Дьявол стремится закл ючить с человеком договор, скрепить его кровью в знак нерушимости договора. Ему нужен документ как знак и доказательство своей власти над душой человека, которым он как последним аргументом уничтожает естественное сопротивление человека, все-таки всегда стремящегося сохранить свою драгоценную душу. Эта договорная основа отношений, отбирающая у человека свободу, прямо противоположна любви и свободе, которые связывают человека с Богом, конечно, в христианском понимании этого предмета.

Если «факт» нужно понимать как феномен эмпирической действительности, засвидетельствованный, зарегистрированный, задокументированный, то сам «документ» – это «образ факта», отражение факта существования действительности, например, в государственных бумагах, из совокупности которых складывается бюрократическая картина мира.

О том, что между живой жизнью и ее отражением в государственных документах есть существенный зазор, русская литература догадалась еще в девятнадцатом веке, а у Гоголя призрачная демоническая природа государства предъявлена в комических сюжетах «Ревизора» и «Мертвых душ» и в трагических сюжетах «Шинели» и «Записок сумасшедшего». Весь призрачный бизнес Чичикова построен именно на том, что в «ревизских сказках» количество «душ» не совпадает с реальным положением вещей. Эта классическая тема мистической фиктивной природы бюрократического государства продолжена в двадцатом веке Михаилом Булгаковым.

Тема «документа» – важнейшая тема в сюжетах и московских, и ершалаимских глав.

Начнем ее рассмотрение с ершалаимского сюжета. Пилат ведет допрос Иешуа, секретарь записывает, то есть ведет протокол. Допрос государственных преступников – дело государственной важности. Фигура секретаря малозаметная, но значимость ее колоссальна. Какой бы огромной ни была в Иудее власть наместника римского императора, но все государственные дела он ведет под протокол, на него незримо, но вполне ощутимо направлено «государево око». У Пилата нет власти, чтобы изменить хоть одну букву в записях секретаря. Формально секретарь – полное ничтожество: он не герой, не политик, не человек благородного происхождения. Он «писака», канцелярская крыса, Пилат может с ним не здороваться и не знать его имени. Но неформально его власть огромна: именно этот ничтожный винтик в механизме империи обладает возможностью уничтожить Пилата. Все зависит от того, что он напишет в своем протоколе. Он официальный осведомитель кесаря. Он формирует картину мира в голове императора, и величественный Пилат смертельно боится своего секретаря.

И когда Воланд заявил, что был при допросе Иешуа, только тайно, «инкогнито», то, следуя логике нашего понимания булгаковского текста, единственной персоной, в которой может опознать себя Воланд будет безымянный секретарь, стенографирующий допрос Иешуа. Воланд – маска генерального секретаря Сталина, секрет властной карьеры которого в его «секретарстве». (См. об этом в главе «Должность, личность и образ Сталина».)

Обратим внимание на тот момент во время допроса, когда секретарь перестает писать, ошеломленный развитием событий. А значит, даже если он усердный и честный стенограф, то изготовленный им документ будет содержать в себе огромную зияющую дыру. Булгаков педантично указывает на неминуемый разрыв между официальной бумагой и реальностью. Вся бесконечно важная для истории человечества часть беседы Иешуа с Пилатом оказалась вообще незафиксированной в протоколе в силу, в принципе, своей непригодности для того, чтобы стать государственным документом. Секретарь засвидетельствовать то, что произошло между Пилатом и Иешуа, не может: здесь государство бессильно, здесь пробел, который может восполнить только художник-пророк, которому дано «угадать» истину, проникнуться таинственным ходом Истории. Сделаем вывод: «истина» – это таинственная реальность, которую фатально невозможно задокументировать, даже если при ее явлении присутствует секретарь-стенограф, добросовестно выполняющий свои обязанности.

Про записи, которые ведет Левий Матвей, мы уже имели возможность порассуждать в главе «Переводы с немецкого». Важно то, что между тем, что говорил Иешуа, и тем, что понял и записал Левий Матвей, разверзлась пропасть. Рукопись Левия Матвея сам Иешуа посоветовал ему сжечь, однозначно оценив достоверность этого исторического «документа».

Итак, явление «доброго человека Иешуа Га-Ноцри» на земле – событие мирового значения, не ставшее фактом, не подкрепленное достоверными документами с государственными печатями. Тем не менее, его явление – это неоспоримая истина, уже два тысячелетия его существование определяет жизнь людей, в сознании которых пребывает Образ Иисуса, самым непосредственным образом влияющий на жизненный выбор человека, на его волю, его поступки, то есть Иисус существует в сознании людей и в их добрых делах. Так понимаемая реальность Христа может быть засвидетельствована подвигом святого, праведной жизнью Христа ради, поступками милосердия, высоким Искусством. Однако государству не дано задокументировать реальность существования Христа, так как у государства нет инструмента, способного эту реальность уловить и зарегистрировать: веки Вия опущены.

Можно также обратить внимание и на тот «факт», что выдача денег Иуде из Кириафа за предательство не была зарегистрирована первосвященником в храме и им отрицалась. Свои тайные политические преступления власть, естественно, избегает документировать, старается скрыть, замести следы. «Заметание следов» порождает желание создать «легенду прикрытия» и по возможности задокументировать эту псевдореальность фальшивыми документами.

И только в СССР тотальная фальсификация реальности в государственных документах стала системой государственного управления страной. Ни одной официальной цифре верить нельзя, ни одному отчету о проделанной работе, ни одному газетному репортажу, ни одному судебному процессу. И чем радикальнее зазор между жизнью и отражающей ее бумагой, тем выше уровень сакрализации советского документа, тем грознее требование к обывателю – уважать документ!