Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Внешне, с высоты птичьего полета мир выглядел вполне нормально. Нам кажется, что сюжет полета Маргариты-ведьмы дал возможность Булгакову нарисовать Москву с точки зрения самого хозяина, который, правя огромной страной, свободно, легко и быстро перемещает свой взгляд по глобусу, рассматривая очередную, устроенную им катастрофу и кровопролитие с безопасной для себя лично дистанции. Эта картина мира с высоты полета имитирует образы, которые продуцирует кинематограф, самое востребованное Сталиным искусство. В самом деле, потоки машин, троллейбусов, реки кепок, огни окон и уличной рекламы ничем не отличают Москву от других цивилизованных городов. В таком волшебном образе мира, который дано увидеть Маргарите в полете, постоянное исчезновение отдельных людей никак не может нарушить общую картину. [82]

Итак, поскольку метод так называемого «реализма» для изображения сталинской действительности принципиально невозможен, то автор вообще никак не мотивирует свое знание о происходящих событиях. Он пишет так, как будто он сам был очевидцем беседы Воланда с Берлиозом, присутствовал в морге и на великом балу у сатаны, а также на милой приватной пирушке, где сожженная рукопись восстала из пепла. Автор также присутствует при тайном разговоре Ивана с мастером в доме скорби, но мало этого: автор знает, какие сны снятся его героям, какие тайные мысли приходят им в голову. По отношению к миру, о котором повествует автор, он однозначно занимает божественную точку зрения абсолютного всеведения. Это возможно потому, что наш автор – сочинитель, а весь построенный им мир – это сказочная версия, и только она, единственная, может «слепить в единый ком» «все разносторонние и путаные события, происшедшие в разных местах Москвы».

Но можно ли считать эту волшебную сказку «враньем от первого до последнего слова»?

Сказка, рассказанная Булгаковым, исходит из того, что «нечистая сила» существует. Это как бы аксиома, на которой выстраивается весь связный рассказ. Эта сказка о проделках чертей комически конкурирует с легендой о гипнотизерах, которую «слепило» следствие. Обратим внимание на глагол «лепить – слепить». У этого глагола есть жаргонное значение, используемое в уголовной среде. На «блатной фене» «лепить» – значит «обманывать». Но тайно, то есть необъявленно, повествование Булгакова фиксирует контуры бесконечных зияний в ткани жизни, поврежденной играми чертей. Читателю дано самому увидеть и осознать неизбывный трагический абсурд, творящийся повсеместно: от возможности похоронить тело без головы до возможности не допустить на похороны родственников усопшего, от внезапного бесследного исчезновения любовников, соседей, коллег по работе до иллюзорной природы советских дензнаков. Если это можно считать реализмом, то нужно признать, что никакого другого реализма в ту эпоху не было и быть не могло, как никогда в истории человечества не было государства, подобного сталинскому.

Кроме того, сочиненная «от первого до последнего слова» сказка – это удивительное зеркало, «щит Персея», способный отразить нам голову самой горгоны Медузы. И это отражение не является ее фотографическим портретом, но это точный слепок с содержимого этой головы. Каждый читатель этого романа с безопасного расстояния может понять, как эта «горгона» видит нас самих, как она нас, обезумевших от ужаса, загоняет в мышеловку, как она нами манипулирует.

Как она нас шантажирует, как унижает, как презирает, как отнимает у нас достоинство, разум и веру.

В целом можно сказать, что в романе Булгакова исследованы, зафиксированы и предъявлены точнейшие образы технологий тоталитарной власти, и поэтому автор имел право назвать свое повествование «правдивым рассказом».

В «Десятой главе» мы размышляли о том, что слова «факт» и «истина» совпадают по значению в ответе Иешуа Пилату: «Истина в том, что у тебя болит голова». Бесчисленные факты человеческой жестокости не могут поколебать знания Иешуа той истины, что «все люди добрые». Значит, его знание об истинной природе человека нельзя разрушить фактами. Для Иешуа человеческая ненависть, злоба, жестокость – это только признаки несчастья и трансформация боли и страдания, превратившаяся в душевную болезнь, которая нуждается в исцелении. На наших глазах происходит исцеление Пилата: нам дано увидеть сам механизм восстановления в Пилате целостности его подлинного «я», воскрешение в нем способности любить и доверять. Эта способность была сознательно подавлена и изжита Пилатом, человеком власти, и поэтому жизнь его стала «скудна». Полюбив бродягу-философа, став против воли его палачом, Пилат возненавидел свою должность, а вместе с ней и свою власть, которую прежде он почитал как свое достижение и заслугу, как образ собственной личной значимости и своего достоинства. Надо ли удивляться, что Воланд – персонифицированная идея ценности ничем не ограниченной личной власти – ненавидит логику любви, воплощенной в личности доброго человека.

Вот, например, прием, которым Воланд испытывает Маргариту, чтобы ему было проще заключить с ней договор о сотрудничестве.

Уловка Воланда – его вопрос, адресованный Маргарите: «Вы, судя по всему, человек исключительной доброты? Высокоморальный человек?», на который следует ожидаемый дьяволом ответ:

– Нет, – с силой ответила Маргарита…» (ММ-2. С. 734–735).

Редко кто, даже из действительно честных, добрых и милосердных людей, отвечает на такой вопрос утвердительно. В самом деле, как самого себя назвать «высокоморальным человеком исключительной доброты»?!Именно доброму человеку свойственно смирение, совестливость, целомудрие, не позволяющие ему быть самодовольным и гордым собой. По-настоящему добрый и милосердный человек никогда сам про себя просто не может сказать: «Я добрый!» Поэтому Воланд ничем не рискует, задавая Маргарите свой заковыристый вопрос. И дьявол не ошибся: Маргарита ответила: «Нет».

Отказываясь называть себя добрым, испытуемый дьяволом человек косвенно соглашается с мнением о человеке самого дьявола. Дьявол добивается от человека формального отрицания самим человеком высокой божественной версии о духовных возможностях человека. Мнение сатаны о человеке, венце творения, весьма невысоко. Удовольствие для беса – видеть человека униженным, смешным, жалким.

Именно эти истории слабости, унижения, грехов и преступлений собираются, документируются, складываются «органами» до поры в досье и в нужный момент предъявляются в качестве «фактов», которые, как мы уже знаем, – «самая упрямая вещь» с точки зрения власти.