Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Однако, если освободится от определенной направленности чтения, при которой непременно требуется «развенчание» героя, то вдруг выяснится, что и «печальная верность», и «девственность Артемизы» – это самая что ни на есть подлинная реальность жизни героини, но только верность она сохраняет не погибшему жениху, а своему законному мужу. Цель же ее «военных действий» вполне невинна и состоит в том, чтобы ускорить «развязку самую неожиданную». Если же здесь и есть насмешка Пушкина, то объектом ее становится читатель, не сумевший увидеть ни трагического сюжета, ни героического характера.

Только поняв, что самосознание героев опирается на их веру в предопределенную свыше природу брака, заключенного «на небесах», можно понять замысел и построение этой повести. И тогда окажется, что в своем понимании жизни вполне прозаическая, увязывающая узлы с бельем наследница богатых помещиков ничего общего не имеет с героиней новой европейской литературы, где опоэтизирована свободная воля человека, всеми средствами добывающего свое земное счастье. У Марьи Гавриловны и у Бурмина – героев русской прозы – есть более высокие ценности, нежели их собственное личное счастье. Об этом свидетельствует последняя сцена повести, которая по своей сути является исповедью героев друг другу, смысл которой в отказе от счастья взаимной любви. Запрет на возможность любить друг друга накладывают узы брака – это для героев повести «Метель» безусловная истина, так и не подвергнутая сомнению ни разу никем из них. Драматизм последней сцены повести (а это сцена расставания) вполне сравним с развязкой романа «Евгений Онегин», когда героям, любящим друг друга, дано пережить горчайшее понимание того, что значит «а счастье было так близко, так возможно».

Чтобы полнее очертить весь объем смысловой нагрузки последней сцены повести, нужно иметь в виду, что между объяснением героев и тайным венчанием прошло три года, срок немалый, и этот срок измерен еще и колоссальным для истории России событием – победоносной войной с Наполеоном. Россия вышла из войны, осознав свое величие, свою мощь, гордясь своими героями, своим народом. Счастливый конец повести помещен в то исторически счастливое время русской жизни – время празднования великой победы. «Время славы и восторга!»– так определяется этот момент истории в повести.

Герои повести тоже участники общей национальной жизни. Владимир, смертельно раненный на Бородинском поле, умер в Москве. Эта смерть делает «бедного прапорщика» героем, отдавшим жизнь за Отечество. В свете этого знания никакое ироническое отношение к «предмету», избранному богатой невестой, невозможно, хотя бы потому, что в своем прощальном письме к своей бывшей невесте, ставшей чужой женой, он написал, что для него «смерть остается единою надеждой». И смерть возвращает Владимиру Николаевичу абсолютно высокое героическое достоинство, которое не уязвить никакой иронией. Для Марьи Гавриловны, увидевшей накануне побега вещий сон, в котором «…видела она Владимира, лежащего на траве, бледного, окровавленного», после того как сон этот сбудется буквально, память о своем женихе может быть только «священной». В каком-то, не бытовом конечно, смысле такая смерть есть для Владимира хороший конец, так как при любых других вариантах судьбы он бы фатально превращался из героического в комический персонаж.

Поэтическим ореолом осеняет Марью Гавриловну и Бурмина это «время славы и восторга»: он – раненный на поле боя герой, она – русская девушка, оплакивающая погибшего жениха-воина, хранящая ему верность. Так понимает их жизненные роли мир вокруг них, не ведая об их тайнах. Для окружающих взаимные симпатии Марьи Гавриловны и Бурмина очевидны: «Соседи говорили о свадьбе как о деле уже конченном, а добрая Прасковья Петровна радовалась, что дочь ее наконец нашла себе достойного жениха». Это суждение изнутри жизненного опыта русского быта, который не видит никаких препятствий для брака героев. Однако повествование дает еще одну точку зрения на поведение героини, и вводится эта точка зрения посредством такой фразы: «Нельзя сказать, чтобы она(Марья Гавриловна – О. П.) с ним(Бурминым – О. П.) кокетничала; но поэт, заметя ее поведение, сказал бы: Se amor non e, che dunque?….»Эта цитата из Петрарки необыкновенно значительна: авторитету великого лирика представлено на суд поведение героини, это суждение – суждение изнутри иной культуры – звучит вопросом: «Если это не любовь, так что же?» На этот вопрос, заданный на языке поэзии, ответить должен русский писатель на языке русской прозы.

В повести два любовных сюжета, и первый и второй излагаются языком европейского романа, однако есть огромная разница в том, как используется героями опыт чтения в их ранней молодости, когда «предметом», избранным «богатой невестой», был «бедный армейский прапорщик», и в конце повести, когда Марья Гавриловна, безошибочно чувствуя тайну в поведении Бурмина, «военными действиями» провоцировала его к объяснению, «приуготовляя развязку самую неожиданную».

В любовных отношениях Марьи Гавриловны и Владимира Николаевича было полное и простодушное отождествление себя с персонажами романов. В отношениях Марьи Гавриловны и Бурмина ни у кого из них нет возможности слиться ни с одним европейским героем или же сюжетом. Язык их остается европейским, как и одежда героини, но осознаваемая героями дистанция между романными поэтическими формулами и их реальным жизненным опытом, определяет все. Реальный жизненный опыт, сделавший из Бурмина, который когда-то «так мало полагал важности в преступной своей проказе»,человека, осознавшего с последней степенью ясности свое преступление, получен им во время войны 1812 года. И этот момент чрезвычайно важен, так как понимание абсолютной реальности факта своего брака приходит к нему вместе с осознанием себя именно русским, то есть частицей русского народа. Собственно говоря, итогом и следствием военной кампании 1812-14 годов явилось возрождение в массе русского дворянства того, что Лев Толстой потом в «Войне и мире» назвал «национальным русским самосознанием», в основе которого лежат ценности Дома, брака, верности.

«Бурмин нашел Марью Гавриловну у пруда, под ивою, с книгою в руках и в белом платье, настоящею героинею романа».Повествователь этой фразой отправляет читателя по ложному следу, ибо то, что произойдет сейчас, будет принципиально отличаться от любой фабулы европейского романа. Тайный пафос рассказанной истории именно в том, чтобы обнаружить при внешней видимой тождественности нашей героини привычному романному стереотипу ее сущностное отличие от любого европейского романного образа. В начале своего объяснения в любви Бурмин просто цитирует любовное письмо персонажа Сен-Пре из романа Ж.-Ж. Руссо «Юлия, или Новая Элоиза», а Марья Гавриловна узнает цитату. Этот заемный язык чувств ожидается ею, ведь готовясь к этому объяснению, Марья Гавриловна ждала повторения ситуации, которая уже ею пережита с Владимиром, «Приуготовляемая ею неожиданная развязка»есть не что иное, как открытие Бурмину своей тайны, после чего у него нет никакого другого выхода, как только удалиться с раной в сердце, потеряв все надежды.