Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Тем не менее простодушные герои повести «Метель», кажется, даже не допускают мысли о том, что их имущественное неравенство ввело свои прозаические коррективы в их поэтическое чувство. А ведь именно это «само по себе разумеется» для уличающего сознания читателя. Сами же герои исходят из версии своей свободы и, безусловно, не сомневаются в том, что они пламенно любят друг друга. Очевидно, что Владимир, чтобы уважать себя, должен быть уверен, что любит именно саму Марью Гавриловну, а не возможность через брак с ней устроить свои жизненные обстоятельства. Очевидно и то, что Марья Гавриловна не сомневается в том, что она достойна любви и самоценна, что она для своего возлюбленного не тождественна своей роли «богатой невесты». Герои осуществляют в своих отношениях программу поэтического, романного поведения, реализуют в своей жизни высокую версию о самих себе и бесстрашно идут до конца. Уклад крепкого родового быта, его традиции и мировоззрение, в сущности, отменяли для «бедного прапорщика», которого родители Маши «принимали хуже отставного заседателя», и «богатой невесты» возможность утвердить собственную человеческую самозначимость.

Гуманистическая европейская культура разрабатывала идею личного свободного самоосуществления человека: свободное человеческое «я» одной из форм своей реализации и своего оправдания осознало путь любви. В европейском культурном сознании основной критерий подлинности любви в невозможности ее быть чем-либо обусловленной, ее принципиальной недетерминированности (у Пушкина в «Египетских ночах» итальянцу-импровизатору принадлежит поэтическая формула, выражающая эту идею максимально лаконично: «И сердцу девы нет закона»).

Героям повести «Метель» необходим свой «шаг свободы», чтобы отстоять у русского патриархального уклада жизни право на высокую версию о самих себе. Идею любви европейской культуры и разработанный ею язык наивно используют «богатая невеста» и «бедный прапорщик», чтобы осуществить идею свободы в своей жизни.

Идея тайного брака – это не бунт против всего строя русской жизни. Для Марьи Гавриловны и Владимира Николаевича это лишь тот необходимый им поступок, не совершив которого они не вправе относиться к себе как к духовно независимым людям. Герои не находятся во враждебном идеологическом противостоянии миру, нет и речи о каких-то новых критериях оценки жизни, о новой морали свободного человека, об эмансипации женщины или о других революционных идеях. Нет, они, наоборот, чувствуют себя законными наследниками своих родовых поместий. Финалом своей любовной истории они мыслят только брак, создание семьи и даже уверены в прощении и примирении с родителями.

Бессмысленно упрекать Марью Гавриловну за то, согласившись на романтический побег, она прозаически укладывает шкатулку и увязывает узлы с бельем. Эти детали выпали бы из поля зрения европейского романтического писателя как ненужный прозаизм, которому нет места в поэтическом сюжете побега и тайного брака, но русский автор не видит ничего унизительного для героини в «увязывании узлов». Патриархальное сознание не стыдится житейской прозы как недостойной упоминания. «Носительница шалей и капотов», как про Марью Гавриловну саркастически пишет Н. Берковский, по самому своему существу человек помещичьего деревенского быта, и поэтому для нее хозяйственные вопросы – вопросы серьезные и важные, ибо быть хорошей хозяйкой – это безусловная добродетель женщины, которая никогда не ставится под сомнение русским патриархальным бытом. По крайней мере, нам кажется неправомерным подозревать в неискренности героиню лишь на том основании, что она едет венчаться в метельную ночь тепло одетая. Напротив, трудно усомниться в искренности героини, которая верна своему слову и чувству и, несмотря на метель и мучения совести за свою вину пред любящими ее родителями, несмотря на тайные дурные предчувствия, преодолевая страх, все-таки едет, чтобы совершить свой шаг свободы. Здесь проступают черты героического характера. И если даже героиня ошибается, принимая за настоящую «неодолимую» любовь, свою «влюбленность» во Владимира, то платить за ошибку она будет сама, и здесь, мне кажется, насмешка не только неуместна, но и невозможна, как и любое злорадство.

Что же вменяется в вину героине «просвещенным читателем», например М. Гершензоном, когда он упрекает ее в отсутствии «искренней, смелой и простой страсти »? По-видимому, то, что влюбленные не перешли запретную черту, презрев все предрассудки, а разыграли свой любовный сюжет в строгих рамках целомудрия. В своем письме к родителям Марья Гавриловна оправдывала свой поступок «неодолимою силою страсти». Согласно логике «неодолимой силы страсти» любовники должны мыслить только одно блаженство: в полном обладании друг другом; только в любовных объятиях может быть обретено вожделенное ими счастье. В интерпретациях таких, например, мифологем европейской культуры, как трагические истории Федры и Ипполита, Тристана и Изольды, Ромео и Джульетты, уместно говорить о «неодолимой силе страсти». Ясно, что при известии о том, что в метельную ночь невеста случайным образом была обвенчана с неизвестным, «неодолимая сила страсти» не должна была потерять свой накал, стать менее неодолимой. Однако и Владимир Николаевич, и Марья Гавриловна принимают разлуку как безусловную данность и не делают никаких попыток изменить свою судьбу и добиваться своего «счастья». Формула-оправдание «неодолимая сила страсти», которую наивно используют русские герои для обозначения своих отношений, почерпнута ими из литературы, но в данном случае она оказывается несостоятельной: не описывает и не называет реальности.

Воздержимся от упреков в адрес героев за то, что ими движет не темная разрушительная стихия – «неодолимая сила страсти», или, как ее называет М. Гершензон, «простая, искренняя, смелая страсть», а нечто другое, что они только именуют «страстью».

По версии героев, их заставляет пойти на тайный брак еще и «воля жестоких родителей», препятствующая их соединению. Но и эта формула при ближайшем рассмотрении, оказывается, не выражает реальности. В самом деле, «жестокие родители» предстают в повести достаточно любящими и здравомыслящими, чтобы согласиться на брак дочери с «бедным армейским прапорщиком», когда они осознали любовь дочери как причину ее болезни, из-за которой «бедная больная две недели находилась у края гроба». Оказалось, что счастье дочери – это единственная забота родителей и материальный расчет не является основным мотивом их выбора. Причем решение родителей согласиться на неравный брак не является чем-то беспрецедентным и экзотическим в кругу патриархальных представлений. Родители опираются на целый ряд народных пословиц, находя в них нравственное оправдание своему решению: «суженого конем не объедешь», «бедность не порок», «жить не богатством, а с человеком».Это решение оказывается поддержанным и соседями-помещиками. Становится ясно, что Марья Гавриловна не случайно втайне была уверена в прощении родителей: по-видимому, ее свобода во многом была обеспечена их истинной любовью.