Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

И Сильвио медлит. Хотя он видит, что граф испуган, смятен, робок, что от прежней спеси «блистательного счастливца» не осталось и следа, – роль, которую предложено сыграть Сильвио, слишком похожа на роль убийцы, то есть роль вполне низкую и снова унижающую его человеческое достоинство. Опять предлагая тянуть жребий, Сильвио реабилитирует себя, но проводит графа через мучительное испытание: впервые в жизни граф оказывается в положении безвыходной несвободы, унизительной и поэтому страшной для него. Ему придется пройти по тем же кругам ада этой несвободы, по которым он когда-то насмешливо провел Сильвио. Согласие на повторную жеребьевку – это нарушение дуэльного кодекса, это позор и унижение для графа, но это и та соломинка, за которую хватается утопающий, потому что это шанс спасти свою жизнь ценой бесчестия. Из рук Сильвио граф согласился принять шанс уцелеть (где теперь его прежнее великолепное презрение к опасности?). Тем не менее, в согласии на повторную жеребьевку есть и великодушие графа, ибо, согласившись опять тянуть жребий, граф снимает с Сильвио обвинение в кровожадности, тем самым упраздняя низкую версию мотивов поведения последнего. Граф вытянул первый нумер, и в круг его сознания Сильвио вводит идею его особой удачливости, прокомментировав этот момент так: «Ты, граф, дьявольски счастлив». Слово «дьявольски» – это обвинение, это выстраданная убежденность Сильвио, что в графе коренится злое начало. Для Сильвио граф – воплощенное зло сословных привилегий, но есть еще одно страшное для Сильвио сомнение: вечная удача графа может быть покровительством сверхъестественных, буквально дьявольских сил.

Сильвио, свободно встав под выстрел графа, симметрично повторяет ситуацию первой дуэли, но теперь уже смысл выстрела графа прямо противоположен шуточному выстрелу, пробившему фуражку Сильвио: граф стреляет, пытаясь устранить гибельную опасность, исходящую от Сильвио, стреляет, чтобы убить.

Промах графа – это для Сильвио первая очевидная неудача врага, его проигрыш; в этот момент разрушается образ «блистательного счастливца», которому всегда ворожит судьба. Ореол избранности оказывается снятым с графа, следовательно, и тайный мучительный вопрос Сильвио о том, равны ли их исходные человеческие позиции, становится выясненным. Ничего «дьявольского» в графе нет, а это значит для Сильвио, что граф и его мир уязвимы, что Сильвио свободен совершить свой суд, что предопределенность отсутствует. Промах графа – это поистине счастливый момент в жизни Сильвио.

И поэтому, подводя итог своего визита к графу, Сильвио скажет: «Я доволен: я видел твое смятение, твою робость; я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести».

Однако между промахом графа и этими словами Сильвио пролегло событие, которое дало увидеть Сильвио все происходящее в совершенно иной перспективе, – это появление графини. Пока графиня еще не появилась, всех внутренних мотивов поведения графа он не понимает, и поэтому, меряя графа своей меркой, он еще не знает, почему граф принес в жертву свою гордость, запятнал свою честь, согласившись на повторную жеребьевку и выстрелив по Сильвио. Пока графиня еще не появилась, Сильвио волен видеть в этом выстреле только трусость, он не знает, что граф находился в безвыходном положении: он не должен был стрелять – это бесчестно, но он не может не стрелять, ибо ему кажется, что это единственный шанс защитить свой дом, свой брак, свою любовь ( «Все мысли мои были об ней»).

Выстрел графа по Сильвио – это самое многозначное событие повести. Здесь его очевидная вина, его преступление, его готовность положить в основание своего счастья человеческую жертву. Стреляя по Сильвио, граф унижает себя, подтверждая право Сильвио на ненависть к себе и презрение. Значительность именно этого центрального момента подчеркнута в повести через эмоциональную реакцию слушателей и рассказчика: «Лицо его горело как огонь, графиня была бледнее платка, я не мог удержаться от восклицания». Каждый понимает, что в этом выстреле коренится страшная человеческая вина графа. В тексте повести это событие имеет два обозначения: сначала граф скажет: «Я выстрелил и попал вот в эту картину», сразу же вслед за тем он повторит несколько иначе: «Я выстрелил и, слава Богу, дал промах»-. Первое означает лишь случайное стечение обстоятельств, вторая интерпретация означает отказ мерить происшедшее малой меркой земной эмпирической реальности.

«Слава Богу» – расхожее междометие языка – в данном контексте получает энергию благодарственной молитвы, подлинный смысл этой оговорки в том, что граф в своем промахе видит чудо, благодатное вторжение Божьего промысла, отводящего руку слепого человека, готового совершить непоправимое преступление.

Как и все остальные концы «Повестей Белкина», и этот можно назвать счастливым. Однако самими действующими лицами повести развязка их истории осознается как вдруг совершившееся чудо, ибо, вопреки всему ходу развивающихся событий, прямо ведших к кровавой катастрофе, заканчивается повесть незакономерно с точки зрения земной логики. Вместо ожидаемой трагедии обнаруживается достойный, никого не унижающий исход. Кажется парадоксальным, что граф благодарит Бога за промах, тем не менее он счастлив именно тем, что получил свою жизнь из рук Сильвио, а не положил его труп в основание своего брака и дома. Промах – это не только счастье графа, это первый и последний момент в жизни Сильвио, момент полного триумфа, когда он оказывается в положении подлинной свободы по отношению ко всему пространству жизни: перед ним – униженный и робкий его враг и обидчик, и Сильвио переживает минуту абсолютного торжества власти, когда жизнь графа в его руках, а граф переживает очевидно ужасную и отчаянную минуту. И в тот момент, когда возмездие должно было совершиться, происходит чудо появления жены графа. «Маша вбегает и с визгом кидается мне на шею»– так рассказывает об ее появлении сам граф. Если мужское поведение в повести «Выстрел» семиотически очень сложное, многоплановое, амбивалентное, обусловленное законами эстетики последовательно осуществляемой жизненной программы, то визг графини и ее коленопреклоненная мольба – это абсолютно неэтикетный, но безусловно непосредственный язык чувств. Роль появления графини в этой ситуации в том, что Сильвио дано наглядно увидеть скрытые мотивы поведения графа. Вдруг обнаруживается некая неотделимость, неразрывная связь мужа и жены. Если до этого граф существовал в сознании Сильвио как отдельная человеческая величина, то в момент, когда графиня, не раздумывая, бросается на колени перед ним, только любовью ведомая и милости и милосердия молящая, суд справедливости, который должен осуществить Сильвио, вдруг оказывается неправомерным. Предстательство графини, её мольба открывает другие перспективы смысла происходящего: убийство мужа на глазах жены – таким оказывается перевод роли Сильвио из плана высокой дуэльной поэзии на язык прозы жизни. И тогда выстрел по графу оказывается просто невозможным, язык дуэли отменяется за полной его неспособностью выразить идею истинной человеческой свободы и благородства. И, уже свободный, Сильвио умеет это понять. Не убивать – это и есть единственное решение, сохраняющее подлинное человеческое достоинство герою, утверждение его подлинной свободы.