Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Первопричиной поединка Сильвио с графом явилась ненависть к графу Сильвио. Мотивы этой ненависти нуждаются в осмыслении.

Язык самосознания Сильвио, язык его самоопределений представлен в повести в рассказе самого Сильвио. Самое существенное в Сильвио – это то, что он бывший гусар. Причем гусарство Сильвио – это не только его социальная определенность, но и доминанта его самосознания. Свой рассказ о себе Сильвио начинает с такой детали: «Я перепил славного Бурцова, воспетого Денисом Давыдовым». В стихах Д. Давыдова Бурцов назван «гусаром гусар», значит, Сильвио, оспаривающий первенство в одной из первых «гусарских добродетелей» (пьянстве) у самог ообразца и эталона всех гусаров, сам воплощал когда-то в себе (в своих поступках, образе жизни, в своей внешности) весь неписаный кодекс гусарского поведения, сам в своем полку являлся ориентиром для офицерской дворянской молодежи.

Для понимания процессов, происходивших в среде русского европеизированного дворянства начала XIX века, осмысление феномена «гусарства» имеет огромное значение. «Гусарство» как способ самоосуществления, как тип поведения, как жизненная позиция имеет свою эстетику, свою культурную почву и прямо связано с живым процессом усвоения идей европейской культуры русской дворянской молодежью. Когда в культурном сознании нации появилась оппозиция «поэзия – проза», тогда эстетика «гусарства» оказалась отождествленной с поэзией жизни, т. е. под влиянием идей европейского авантюризма и романтизма сфера поэзии стала пониматься не узко литературно, но гораздо более широко: как заявленная во всем образе жизни гусара свобода от норм и правил жизни всего остального, «негусарского» мира. Поэзия «гусарства» противостоит бытовой жизни, этикету, любой регулярности жизни. [135]

Тип образцового гусара – повесы, пьяницы, дуэлянта, отважного удальца, не дорожащего ничем, кроме своей гусарской чести, – сложился под влиянием исторической необходимости выработать новую этику с новой иерархией ценностей, оправдывающую жизнь человека не через его унаследованную, фамильную помещенность в жизни, но через его личные свойства и качества. Конечно, от демократизма гусарского застолья до сознательного политического движения декабристов расстояние огромно, однако поэзия гусарской свободы – это та почва, которая подготовила многие явления в русской истории XIX века. Понимание свободы как высшей ценности человеческой жизни, заявленное европейской постренессансной культурой, начинало осваиваться в России в том числе и с гусарских «шуток», тех проделок и проказ, далеко не безобидных для всего остального «негусарского» состава действительности. Образцы этих «шуток» очень ярко представлены в повестях Белкина (самые яркие из них – гусар Бурмин венчается с чужой невестой, гусар Минский обманом увозит дочь смотрителя). Смысл этих шуток в том, что гусар, благодаря своей ловкости, уму, отваге, берет от жизни то, на что с точки зрения всего остального мира он не имеет права. Настоящий гусар всегда победитель, завоеватель, причем важен ему не конечный результат, а сам способ жизни: от победы к победе, и поэтому идеальный гусар по-своему бескорыстен: он стремится не к богатству, не к браку, не к карьере, а только к славе, которая всегда знак превосходства личности над обстоятельствами жизни. Одним из следствий таковой жизненной программы является то, что идеальный гусар всегда смеется, и самой большой жизненной катастрофой для него будет смех других над ним. Настоящий гусар не может быть смешным, осмеянным: этого не позволяет ему тот негласный кодекс чести, который требует вызвать на дуэль насмешника; эту мысль можно выразить на поэтическом гусарском языке так: оскорбление должно быть смыто только кровью. (Как пример типичного гусарского поведения, защищающего гусара от возможности быть осмеянным, можно привести строки из автобиографии Д. Давыдова: «В лета щекотливой юности Давыдова малейшее осуждение глянца сапог, фабры усов, статей коня его бросало его руку на пистолеты или рукоять его черкесской шашки» [136].

Сильвио начинает свой рассказ так: «Вы меня знаете, я привык первенствовать, но смолоду это было во мне страстью». Это первое и самое существенное самоопределение Сильвио. По тому, как Сильвио ценит свое первенство, и по тому, как он тщательно скрыл от всех свое происхождение, состояние, свое настоящее имя, можно понять, что слава в среде товарищей по службе и первенство имеют для него смысл личной победы над несчастными обстоятельствами его рождения. Сильвио сделал все, чтобы преодолеть ущербность своего, по-видимому, плебейского происхождения: он заставил всех уважать себя, бояться себя, обожать себя, восхищаться собой – и вопрос о его происхождении был снят сам собой. Подполковник в отставке И. Л. П., рассказчик в повести «Выстрел», замечает: «Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том его спрашивать».

Первенство Сильвио осуществляется в кругу замкнутого пространства гусарского полка. Появление графа внесло в поле зрения Сильвио другой масштаб измерений.

В повести даны знаки-ориентиры, по которым можно судить о том, что неравенство между героями не фиктивно, оно действительно существует. Это реальное неравенство не преодолено и не может быть преодолено личными усилиями героев и остается, даже когда их внутренний человеческий конфликт исчерпал себя. Сильвио – человек неродовитый, может быть, незаконнорожденный; происхождение и подлинное его имя никому не известно; безбытность его безусловна. Безбытность нужно понимать как отсутствие укорененности в жизни, отсутствие почвы: у Сильвио нет семьи, дома, родителей, он неженат, его личные вещи – два чемодана в тележке.

Имеет большой смысл указание в повести на его отношения с книгами: они для него не являются ни культурной, ни личной ценностью: «У него водились книги, большею частью военные и романы. Он охотно давал их читать, никогда не требуя их назад, зато никогда не возвращал хозяину книги, им занятой».Такое отношение к книге свидетельствует о не слишком широком культурном кругозоре героя. Граф представлен в повести принципиально иначе. Еще до нашего знакомства с ним лично происходит знакомство с его кабинетом, где шкафы с книгами, бронзовые бюсты, картины и предметы роскоши указывают на то, что за личностью графа – большое неочерченное поле исторической и культурной жизни всего человечества. В эту жизнь граф принят по праву рождения как законный наследник: вся европейская цивилизация и культура к его услугам, ему открыты и доступны все достижения человеческого гения. Если Сильвио – это только он сам и предстательствует в жизни он только за самого себя, то за графа поручился весь порядок действительности, признающий его законное право на все богатство жизни, на все ее возможности; граф не равен самому себе. Ясно, что культурно-исторический кругозор, определяющий поведение героев, различен.