Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Состязаясь с графом, Сильвио оказывается вынужденным ощутить искусственную ограниченность сферы своего бытия, осознать относительность своего блестящего первенства по отношению к каким-то другим масштабам жизни. Аристократ с громким именем, богатый, воспитанный в свете, граф в гусарский полк пришел из того мира, который Сильвио недоступен, неизвестен и полностью для Сильвио закрыт. Демократизм гусарского братства делает равными аристократа графа и безродного Сильвио по тому кодексу гусарской этики, которая признает лишь свободное состязание в личных заслугах и отменяет все привилегии, полученные по наследству. Однако Сильвио не может согласиться на дружбу с этим «блестящим счастливцем».

Нельзя ненависть Сильвио к графу считать просто завистью самолюбивого плебея к успехам родовитого богатого аристократа; проблема глубже просто психологического конфликта. Дружба с графом для Сильвио невозможна, ибо дружба – это равенство, а реального равенства как раз между ними и нет. Драма Сильвио в том, что он может быть только первым, чтобы не быть неравным, чтобы не проявилась его ущербность. Сильвио мучительно ощущает свою обреченность на первенство, оно ему жизненно необходимо для сохранения дистанции между собой и всем остальным миром. Дружба и равенство невозможны для Сильвио, потому что в дружбе человек открывается другому; пространство же внутренней жизни Сильвио ни для кого не может быть доступно.

Сильвио, холодно приняв графа, выясняет реальную цену личных качеств соперника. Оказывается, к отчаянию Сильвио, что граф может без сожаления от него удалиться, что он не нуждается в помощи «кумира полка», чтобы самому добиться блистательного успеха. Первенство Сильвио поколебалось, он мучительно сознавал, что все, что он считал безусловным, например безусловность своих отваги, хладнокровия, воли, ума, уничтожалось просто фактом наличия в полку «блистательного счастливца». Н. Я. Берковский очень точно замечает: « Существенно, что соперник Сильвио, аристократ и богач, и сам как таковой многого стоит: он красив, даровит, отважен. Сильвио не позволено думать, что в состязании с графом против него одни только внешние преимущества. Ему не позволено и думать, что здесь ведется простая борьба между личностью и личностью. Мучительно для Сильвио, что в графе граница между родовым и личным постоянно пропадает. Превосходство графа потому и превосходство, что графу помогают силы многие и разные, личные силы складываются с родовыми, социальными… Граф идет по жизни легко, у него спокойствие человека, за которого поручились род, каста, весь порядок общества, каким он был и есть. Что бы граф ни делал, у него всегда запас возможностей. Перед графом всегда простор выбора». [137]

Сильвио ищет ссоры с графом, надеясь, поставив его к барьеру, обнаружить в нем тайные слабые места. Сильвио провоцирует ссору эпиграммами на графа, но граф выигрывает и это состязание: его эпиграммы оказываются неожиданнее и острее, чем у его врага. Сильвио чувствует, что не может задеть графа, заставить его признать реальность Сильвио, значительность фигуры Сильвио, важность объявленной ему Сильвио войны. С точки зрения гусарского полка, внутри этого полкового мира, ссора с Сильвио была событием отнюдь не маловажным, но граф мог позволить себе ее не заметить.

Ненависть Сильвио своим истоком имеет не зависть, она сущностна, бытийственна, онтологична, ибо в ней беспомощность жертвы в капкане, мучение человека, реальность существования которого отменена самим порядком бытия, это ненависть убиваемого к своему убийце.

Чтобы Сильвио мог изжить этот конфликт, чтобы он мог найти в себе новые основания для сохранения самоуважения, ему необходимо пережить переворот в собственном сознании, выйти за пределы герметичного мирка гусарского полка, выяснить свою значительность и жизненную состоятельность перед лицом открытого пространства всей жизни. Узкий мир гусарства не спас Сильвио от внутренних коренных проблем его самосознания, из которых основная – как вопреки унизительному плебейскому происхождению поместить себя в мире безусловно и абсолютно достойно?

Наконец желанная ссора с графом состоялась, но в полностью невозможной для Сильвио форме. Весь внешний, очень продуманный облик Сильвио, тот ореол романтической, необычной, недоступной, сильной личности, который создал Сильвио вокруг своей персоны, оказался разрушенным в тот момент, когда прозвучала пощечина; стало до очевидности ясно, что все «блистательное первенство» Сильвио не было надежным гарантом от чудовищно унизительной участи – быть битым по лицу, – и притом публично, в обществе дам. Для Сильвио пощечина – это катастрофа, ибо пощечина – это уже не кодовый язык чести, здесь прочитываются другие смыслы из области совершенно иных человеческих отношений: прямое рукоприкладство (дать обидчику в ухо, глаз, рыло) – это, во-первых, черта простонародная, а во-вторых, барская по отношению к холопу. Та легкость, с которой граф ударил Сильвио, про которую Сильвио потом скажет: «шутя дал мне пощечину», – это вся полнота соприродного графу барства, которое проявляет себя абсолютно непосредственно, безрефлексивно, хочется сказать, простодушно, в тот момент, когда он бьет Сильвио по лицу. Невозможно доказать, но кажется совершенно очевидным, что Сильвио никогда и никого бы не мог ударить по лицу, – в то время как хладнокровно и безжалостно убить обидчика ему, по-видимому, не составляло труда.

Для Сильвио, изнутри его гусарского мировоззрения, дуэль – это та единственная ситуация, в которой действительно может разрешиться проблема первенства. Для Сильвио дуэль – это высокая поэзия, ритуальное действие, наполненное почти религиозным смыслом. Он бесконечно озабочен самой обстановкой дуэли. Для Сильвио, как он понимает дуэль, это ситуация самого последнего жизненного серьеза, где перед лицом смерти стоят равные друг другу противники и выигрывает более хладнокровный, более сильный духом, более меткий и храбрый. Дуэль – это единственная ситуация, где шутка неуместна.

Граф же низводит дуэль с Сильвио до низменной прозы, полностью профанируя своим поведением именно идею торжественности и важности действа дуэли. Сильвио пришел с тремя секундантами на рассвете; граф заставил себя ждать, пришел только с одним секундантом, «когда солнце взошло и жар уже наспевал», и с полной фуражкой черешен. Стоя под выстрелом смертельного врага, граф ест ягоды, выбирая те, что поспелей, а косточки выплевывает так, что они долетают до Сильвио. Все его поведение призвано выразить то, как мало он потревожен фактом существованием своего смертельного врага, более того: его поведение буквально прочитывается как реализация расхожего выражения «наплевать мне на…». Граф показывает, что в его кругозоре факт существования Сильвио может быть лишь поводом для шутки. Отдав графу свое право первого выстрела, Сильвио стал мишенью для меткого стрелка, который «шутя…прострелил фуражку». Этот выстрел оказывается не менее страшен для Сильвио, чем пощечина, ибо он недвусмысленно демонстрирует, насколько смертельная опасность, исходящая от Сильвио, не беспокоит графа. У Сильвио было одно оружие в жизненной борьбе: он постоянно показывал готовность к бою, он был всегда готов наказать смертью своего обидчика, его гордость всегда была под охраной его бесстрашия: первенство Сильвио в полку не в последнюю очередь обеспечивалась именно опасностью, от него недвусмысленно исходящей. Граф не дорожит жизнью в той же мере, в какой ею не дорожит