Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Таким образом, Пушкин наглядно демонстрирует, что отсутствие уважения к так называемой «низкой» жизни приводит к унижению самого поэта и поэзии.

Можно, по-видимому, утверждать, что одним из «заданий» поэмы «Домик в Коломне» было обнаружение этической проблематики, непременно возникающей, когда материалом литературы объявляется живая невымышленная жизнь конкретного человека. Эта этическая проблематика лирически осваивается поэтом как невозможность проникнуть в мир «домика» без санкции на это его обитателей. Поэтому явным итогом поэмы оказывается мораль очевидных, расхожих истин здравого смысла:

Последним словом поэмы очерчивается круг возможностей рассказа от первого лица – «рассказа моего». Возможности лирики небезграничны. Каким бы гениальным мастером ни был поэт, завоевать, захватить действительность «толкучего рынка» жизни ему не суждено. Весь материал бытия других людей, который может освоить лирика, и есть фабула без развязки, событие без обнаружения его внутренних мотивов. Как в античной трагедии движущей силой действия является рок, fatum, так в драматургии поэмы «Домик в Коломне» fatum’ом, предопределившим обязательную неудачу поэта в его попытке рассказать о жизни «домика», явилась сама Поэзия.

Поэма «Домик в Коломне» по существу является важнейшим комментарием к «Повестям Белкина», и пишутся эти вещи одновременно, в Болдинскую осень 1830 года. Поэма как бы является прологом к прозе «Повестей», где тот же художественный материал – невымышленная жизнь людей. Однако обоснование того факта, что история из жизни стала сюжетом литературы, в первой прозе Пушкина принципиально иное. В поэме этим обоснованием было непосредственное дотошное, выпытывающее сокровенные тайны домашней жизни наблюдение. В «Повестях» досконально мотивируется через цепь рассказчиков то, каким образом событие стало известно Белкину. Предварительно скажем, что, как показывает анализ текста, у истоков каждой повести обнаруживается свободное желание самих участников сюжета рассказывать о пережитых событиях. Иначе это можно сформулировать так: то, что житейская история стала литературным сюжетом, коренится в свободном желании живой жизни рассказывать о себе самой.

Итак, свободно рассказывающая о себе самой житейская проза и есть звучащий словесный материал «Повестей Белкина».

«Повести Белкина» всегда казались загадочными прежде всего потому, что от литературного произведения ожидается нечто иное, нежели обнаруживается в пушкинском цикле. Здесь так же, как и в «Домике в Коломне» автор сознательно ироничен, и его ирония направлена в адрес определенного стереотипа читательского опыта. Здесь имеет место явление обманутого читательского ожидания.

Кроме того, особенно затрудняет читателя идея Пушкина отдать свое фактическое авторство этих повестей Ивану Петровичу Белкину. Стереотип читательского опыта подсказывает, что это еще одна литературная романтическая мистификация, наподобие мистификации Просперо Мериме в его «Театре Клары Газуль». Однако внимательное прочтение цикла убеждает, что Пушкин задумал и воплотил сложнейшее построение – пять повестей, принадлежащих перу одного писателя. Задачей читателя становится необходимость уяснения особенностей творческой физиономии писателя И. П. Белкина, его художественной программы. Причем нужно отыскать не индивидуальные особенности человека Белкина, не психологический его портрет, не лицо и характер, что, как установил С. Бочаров, сделать оказывается принципиально невозможно, но белкинский писательский принцип. Перед Пушкиным стояла задача создать образ самого творчества писателя русской прозы.

Русский провинциал, человек русского родового дворянского быта, кровно связанный со своим отечеством, видящий мир с точки зрения русской культуры, – таков Белкин. За прозой Белкина невозможно увидеть его индивидуальное лицо, не проясняет его и рассказ о своем соседе ненарадовского помещика, но необходимо отдавать себе отчет в том, что читателю открыта писательская воля Белкина, определившая его выбор из всего многообразия историй жизни именно этих пяти, положенных в основу повестей. То, что Белкин считает достойным описания, то, что отбирается им как имеющее ценность, отчетливо проявится, если осознавать, что остается за рамками повествования. Все неудачи, все плохие концы, все нелепости жизни, все, что унижает достоинство человека, все неприглядное, то есть собственно житейскую прозу, писатель Белкин оставляет в тайне. Рассказывается лишь то, что осознается как нарушение закономерностей несчастья. От этого повести имеют легко улавливаемый всеми читателями праздничный колорит, веселость духа, радость.

Пушкинская проза по существу обнаруживает сюжет рождения предания, того, что передается из уст в уста, из поколения в поколение. Можно сказать, что предание – это народная высокая версия оправдания человеческой жизни, это как бы поэзия без поэта, поэзия самой жизни, ее красота и значительность.

Центр поэзии, ее душа – лирическое «Я» поэта. Центр прозы, душа прозы – самосознание нации, осуществленное в предании, то есть в том, что люди хотят поведать друг другу и сохранить в памяти как имеющее ценность. «Повести Белкина» – это проза, которая не только моделирует ситуацию рассказывания невымышленных событий из жизни людей, но и содержит в себе обоснование условий для того, чтобы именно этот жизненный материал мог стать литературой, то есть из разряда индивидуальной жизни отдельного человека перейти в разряд рассказа о человеческой жизни.

Таким образом, если «Домик в Коломне» – это поэзия, осознающая саму себя, то «Повести Белкина» – это «теоретическая» проза, то есть эстетика прозы, изложенная не постулативно-теоретически, но наглядно, практически являющая свои внутренние законы, проза, осознающая саму себя ИМЕННО КАК ПРОЗУ. И в поэме, и в повестях имеет место явление, которое можно назвать «рефлексией формы», или самосознанием формы.

Конкретное событие, положенное в основу повести «Выстрел», – это история поединка Сильвио и графа; смертельная вражда, окончившаяся неожиданно счастливым исходом. Граф, приговоренный к смерти своим неумолимым врагом, оказывается им же помилован. Такова фабула этой повести. Чтобы понять смысл рассказанного, выяснить тайный пафос писателя Белкина, выбравшего именно этот живой жизненный материал для своей повести, необходимо, чтобы фабула наполнилась конкретным историческим, социальным, индивидуально-психологическим содержанием.