Борис Унбегаун - Русские фамилии

Свидетельству А. Н. Римского-Корсакова, который лично знал композитора, безусловно, можно верить. Вместе с тем, из этого свидетельства явствует, что Мусоргский был пуристом, противником иностранного влияния на русский язык, стремившимся к воссозданию «Исконного» облика слова (как Димитрий , так и Петроград являются церковнославянскими формами; между тем пуризм в России всегда выражается в славянизации языка, т. е. в активизации славянизмов, активизации церковнославянских языковых моделей и т. п., см. об этом: Успенский Б. А. Из истории русского литературного языка…, с. 69). Известно к тому же, что Мусоргский был небезразличен к форме своей фамилии: так, до 1861 г. он писал ее как Мусорский , в дальнейшем же он предпочитает вариант с буквой г (см.: М. П. Мусоргский. Письма и документы, с. 26, 75). Тем самым не исключено, вообще говоря, что Мусоргский изменил ударение в своей фамилии, подчеркнув ее русское происхождение; отметим в этой связи, что словарь М. Бенсона фиксирует ударение Му́соргский , но Мусо́рский ( Benson M. Op. cit., p. 87). В любом случае мы, несомненно, должны произносить фамилию композитора с ударением на первом слоге — постольку, поскольку сам он произносил ее таким образом; произношение носителя фамилии всегда является решающим и окончательным аргументом.

Фамилия Мусоргский восходит к прозвищу Мусорга , которое носил в начале XV в. родоначальник Мусоргских, князь Роман Васильевич Монастырев Мусорга; эта фамилия писалась ранее как Мусоргской или Мусерской (см.: Любимов С. В. Князья Костровы: материалы для родословной. Мусоргские: опыт поколенной росписи. Псков, 1916, с. 16).

Княжнин Я. Б. Сочинения, т. II. СПб., 1848, с. 2, 18—19.

Мельников П. И. (Андрей Печерский). Полн. собр. соч. (изд. 2‑е), т. III. СПб., 1909, с. 484.

Подобным же образом городская мещанская речь могла испытывать (в XVIII—XIX вв.) влияние со стороны аристократического светского жаргона. См. об этом процессе: Успенский Б. А. Из истории русского литературного языка…, с. 52—53.

См.: Белокуров С. Предисловие. — В кн.: Сильвестр Медведев. Известие истинное. М., 1886, с. XXI. Ср.: Прозоровский А. Сильвестр Медведев. Его жизнь и деятельность. М., 1896, с. 335.

Еще более ясно это проявляется в другом случае насильственного расстрижения. Так, митрополит Арсений Мацеевич, который выступал против Екатерины ΙΙ и отстаивал независимость церкви от светской власти, по указу императрицы в 1767 г. был расстрижен и стал именоваться «Андреем Вралем» ( Попов М. С. Арсений Мацеевич и его дело. СПб., 1912, с. 545). И здесь, опять-таки, осужденный монах лишается не только иноческого имени, но и фамилии: иноческое имя меняется на мирское, фамилия заменяется прозвищем — в данном случае, однако, прозвище никак не связано с образованием фамилии.

Между прочим, и Салтычиха (Дарья Николаевна Салтыкова) в 1768 г. была по приказанию императрицы лишена фамилии: ее запретили называть как по фамилии мужа, так и по фамилии отца — звать ее приказано было Дарьей Николаевой, где Николаева представляет собой не фамилию, но отчество (см.: Салтыкова Дарья Николаевна — Русский биографический словарь, том «Сабанеев — Смыслов». СПб. 1904, с. 70). Лишение фамилии соответствует при этом лишению дворянского звания.

См.: Генрих Штаден . О Москве Ивана Грозного. Записки немца опричника (перевод с нем.). [М.], 1925, с. 97.

Это варьирование устраняется обычно в современных изданиях, которые подчиняются унификации.

См.: Долгоруков П. Указ. соч., ч. I, СПб., 1954, с. 86—87 (примеч).

Ср. наблюдения В. К. Чичагова относительно написания данной фамилии — Чичагов В. К. Указ. соч., с. 103—104, 124—125.

В «Словаре Академии Российской», например, читаем: «Его сиятельство Князь Михайло Михайлович Щербатово сообщал Академии свои примечания…» (Словарь Академии Российской, ч. II. СПб., 1790, с. VIII). Точно так же князь Ф. А. Щербатов (ум. в 1762 г.) может называться «князь Федор Щербатово» (Материалы для истории имп. Академии наук, т. IV. СПб., 1887, с. 516).

Вариантность форм типа Дурно́й — Дурново́ неожиданным образом отразилась, между прочим, в вывеске портного, которую приводит Н. С. Лесков в заметке «Геральдический туман»: портново́-Алферьев , т. е. «портной Алферьев» ( Лесков Н. С. Собр. соч. в 11‑ти тт., т. XI. М., 1958, с. 118). Форма портново́ здесь явно образована по той же модели, что фамилия типа Дурново́ : подобно тому, как Дурново́ выступает как производное от Дурно́й , портново́ выступает как производное от портно́й — в обоих случаях форма род. падежа предстает в значении им. падежа.

Любопытно в этой связи, что князья Юсуповы писались в свое время Юсуповы Княжево — без прибавления княжеского титула; компонент Княжево образован от прилагательного княжий , однако прилагательное выступает здесь как эквивалент слова князь , которое служит одновременно и титулом и прозвищем.

См. об этом процессе: Чичагов В. К. Указ. соч., с. 99; ср. также наст. изд., с. 14— 17.

Особого замечания требует фамилия Петрово́-Соловово́ , где компонент Соловово образован от прозвища Соловой , а компонент Петрово — от имени Петр . Фамилию Соловово своему роду дал Иван Тимофеевич Соловой, участвовавший в 1574 г. в походе Ивана Грозного на Серпухов, а фамилию Петрово — дед Ивана Тимофеевича, Петр Федорович (см.: Воронков Н. Петрово-Соловово Григорий Михайлович меньшой. — Русский биографический словарь, том «Павел — Петр». СПб., 1902, с. 643). Таким образом, Ивана Тимофеевича Солового звали «Иван Соловой Тимофеев сын Петрова»; его потомков должны были называть, соответственно, Петрова́ Соловово́ , откуда и появилась фамилия Петрово́-Соловово́ .

Это относится и к фамилии Благово , ср. благой ‘дурной’ (Словарь русского языка XI—XVII вв., вып. I. М., 1975, с. 191; Словарь русских народных говоров, вып. II. М.—Л., 1966, с. 306—307.

Называние по отрицательной характеристике могло иметь в свое время табуистическую функцию (см.: Селищев А. М. Указ. соч., с. 141; наст. изд. с. 164— 165; ср.: Зеленин Д. К. Табу слов у народов восточной Европы и северной Азии. — Сборник Музея антропологии и этнографии, т. IX. Л., 1930, с. 127—129). Как отмечает А. М. Селищев такого рода прозвище «не ассоциировалось со словами обыденной речи, и отрицательного значения его в применении в качестве личного имени не воспринималось»; тем не менее впоследствии такие ассоциации могли возникать, и это могло обусловливать относительно раннюю стабилизацию фамилий рассматриваемого типа.