Александр Етоев - Территория книгоедства

В другой раз, идя по Сосновке, я приметил пожилого мужчину, ухаживающего за одной из могил. Спустя час, когда шел обратно, я специально свернул на кладбище полюбопытствовать о причине его визита. Не помню точно дату смерти собаки (она была указана на дощечке), но в день, когда все это происходило, был трехлетний юбилей ее смерти. Могилка была ухоженна, на ней лежали искусственные цветы, корки хлеба и несколько карамелек.

Я подумал: а если взвесить на невидимых вселенских весах нашу память о Тунгусском метеорите и чью-то память об умершей собаке, что окажется весомее и важнее?

Юмор бывает черный, белый и никакой.

Черным юмором лучше всего владеют, конечно, негры и вообще люди со смуглой кожей. Это их расовая особенность.

Белым юмором владеет белая раса, исключая выцветшие по причине географической маргинальные народы Севера и задворок бывших больших империй.

Юмор же никакой – это когда кто-нибудь пытается говорить смешно, а у него не получается, хоть зарежься.

Еще один признак юмора никакого – когда человек рассказывает вроде бы смешную историю и сам при этом смеется, как идиот. Или выдает фразу, смешную лет сто назад, но по причине своей затертости превратившуюся в такую окаменелость, что один ее нечеловеческий вид пугает человека чувствительного. Кстати, удивительная особенность массового юмористического психоза: помнится, еще на стыке 60–70-х (двадцатого, естественно, века) в переполненном общественном транспорте самой ходовой шуткой считалась: «Держись за воздух!» Так вот, прошло сколько лет, а это «держись за воздух» работает по сию пору. Должно быть, фразу эту придумал гений.

Теперь, читатель, зажмурь глаза, сосчитай до трех и разжмурь их снова. Потому что все, только что сказанное про юмор, не более чем глупая шутка. Особенно расистская фраза про чернокожих. Кстати, негров на свете не существует, существуют – афроамериканцы.

Ну а про черный юмор, о котором я наговорил всякой чуши, см. специально написанную статью в разделе на букву «Ч».

…я иду по Лоуэр-Ист-Сайд -

где ты брела 50 лет назад, девчонка из России,

жуя первые в жизни помидоры Америки (яд!)…

Читая эти строки из поэмы Алена Гинзберга «Кадиш» (СПб., 1993, перевел Виктор Соснора), посвященной матери поэта Наоми Гинзберг (1894–1956), я впервые узнал, что в России еще в начале XX века многие считали помидоры ядовитым продуктом. О том же самом упоминает и комментарий к тексту поэмы: «Некоторые русские, иммигрировавшие в Америку в начале века, никогда не ели помидоров и думали, что они ядовиты».

Честно говоря, я был немало удивлен этому факту, хотя, сунувшись в словари, прочитал, что привезенный в XVI веке в Европу из Латинской Америки помидор выращивали вначале как растение декоративное, поскольку действительно считалось, что он ядовит.

Косвенное подтверждение этому чисто российскому заблуждению, вернее, литературную цитату, показывающую, какими методами боролись с этим заблуждением, пропагандируя полезный продукт, нахожу в повести А. Козачинского «Зеленый фургон»:

Еще минут пять они пробирались сквозь дыры в каких-то дощатых заборах, пока не пришли к облезлому, покрытому струпьями двухэтажному дому со сводчатой подворотней посредине, маленькими окнами и толстыми стенами, подпертыми полуобвалившимися кирпичными контрфорсами… <���…>

Из дома доносилась бойкая песенка, которую пела в те дни вся Одесса:

Напоминаю, что действие повести Козачинского относится к лету 1920 года.

В России первые сведения о помидорах относятся к 1780 году. В Словаре Даля упоминания о помидоре (и о томатах вообще) отсутствуют.

Но из всех растений, употребляемых человеком в пищу, самую трагическую историю, несомненно, имеет ревень.

«В Московском государстве кореню ревеню похода нет», – говорится в царском указе 1657 года.

Торговля ревенем на внутреннем рынке каралась высшей мерой наказания – смертной казнью. У иностранцев же, которые привозили ревень из-за границы, товар отбирали в государеву казну. Правда, потом все-таки его возвращали, предупреждая владельцев о страшных карах в случае продажи запрещенного продукта русскому населению.

Отчего же, спрашивается, обычное «травянистое растение из семейства гречишных с крупными листьями и толстым корневищем, из которого изготовляются лекарственные препараты и компоты» (так говорит о ревене Словарь Ушакова), оказалось таким опасным, что за распространение его давали в России вышку?

Павел Петрович Бажов, автор «Малахитовой шкатулки», отмечает в тексте указа 1657 года следующую подробность (П. П. Бажов. Публицистика. Письма. Дневники. Свердловск, 1955. С. 59): «А у которых будет у Государских и Русских людей взят корень ревень… и тот корень тем людям велеть отдавать, и буде они похотят с тем корнем ехать в Астрахань, и им велети в Астрахани тот ревень продавать иноземцам, а не русским людям».

То есть, комментирует писатель, «кары направлялись не против тех, кто искал ревень, а лишь против торговцев им на русских базарах, куда такой же корень привозился из-за рубежа. Русским не только не запрещалось добывать корень, но разрешалось и торговать им, но только в одном месте, в Астрахани, и непременно только продавать иноземцам, а не русским».

Обобщая ситуацию с ревенем, Бажов приходит к такому выводу: «Московские государи… всегда внимательно следили за рынками сбыта и обмена и вот заметили утечку ценных товаров в обмен на корешки, степень надобности которых для народного хозяйства сомнительна. Сбыт корешков не мог производиться без деятельного участия русских пособников, которые расхваливали ценные качества этого товара и, конечно, сами были в деле. Этим пособникам жульнической операции по выманиванию пушнины, меда, воска и других действительных ценностей и была обещана смертная казнь».

Проще говоря, торговля ревенем заезжими иностранцами была сродни товарообмену с населением африканского континента в те же примерно годы – когда за яркие стеклянные безделушки пришельцы из просвещенных стран получали золото, алмазы, слоновую кость и прочие реальные ценности.

Ревень, конечно, не помидоры, но… Цитирую того же Бажова: «Смертная казнь, на мой взгляд, здесь даже более оправданна, чем в других случаях, так как „аппетитный“ корень ревень, к которому потянулось боярство, прокладывал путь другим „радостям жизни“ типа нухи, гашиша, опиума…»

С нухой, она же нуга, популярная «восточная сладость» из сладкой ореховой массы, Бажов, конечно, дал маху. Хотя, если подумать, бывали случаи, когда человек продавал за конфету родину. Но остальные «дары Востока», перечисленные уральским писателем, – то есть гашиш и опиум – явно в тему разговора об ядах.