Александр Етоев - Территория книгоедства

Шел Саша по шоссе и читал книжку. Книжка называлась «Цветаева», Саша назывался Етоев. Шоссе было в районе Девяткино, это такая окраина бывшего города Ленинграда, где в дикие советские годы (вторая половина 70-х) жил выжитый за черту города книжный спекулятивный рынок. Книжку я у кого-то выменял, это была машинопись (как писали тогда в протоколах обыска, «книга, размноженная машинописным способом»): тонкие листы полупрозрачной бумаги, одетые в коричневый переплет. В томик входила цветаевская мемуарная проза – «Герой труда» и «Нездешний вечер», в то время недоступные в СССР. Вот тогда-то, прочитав «Героя труда», я как-то отвернулся от Брюсова, безоговорочно поверив Цветаевой в ее резкой и пристрастной оценке. Плюс еще старания Мандельштама, не нашедшего у поэта Брюсова ни одной стихотворной строчки, достойной вечности.

Теперь-то я понимаю, что юношеская наивность – порок, слепая вера кумирам приводит к несвободе и чванству: «Я не стану это читать, мои боги сказали, что это скверно».

Словом, как написал М&Б, двуликий янус новой русской поэзии:

Закурсивленное мною «тебе» (в оригинале курсива нет) в данном случае означает «Цветаевой». Ребус, ею для меня приготовленный и подаренный в виде машинописной книжки, разрешил Мирослав Немиров, самый первый осумасшедшевший из безумцев, как он сам себя называет в жизни. Вот что он отыскал у Брюсова, бывшего героя труда:

Это «Песня австралийского аборигена».

«Все, – сказал я себе, когда эту песню спел, – Валерий Брюсов прощен». Прежний максимализм изжит, книжка «Герой труда» отправлена на дальнюю полку, пусть пока пососедствует с лауреатами Сталинских премий.

P. S. Кстати, а вам известно, что остров Нетландия в «Питере Пэне» берет начало из Neverland – так сто лет назад называлась малонаселенная северная и западная часть австралийского штата Квинсленд?

Совершенно фантастическую историю о посмертных приключениях тела Бродского рассказал Илья Кутик, малоизвестный русский поэт, живущий ныне в Америке.

Идея перезахоронения тела Бродского на кладбище Сан-Микеле в Венеции, по слухам, взята из стихотворного послания Андрею Сергееву 1974 года:

Вдову поэта, итальянку Марию Соццани-Бродскую, это вполне устраивало, и в июне 1997-го, спустя почти полтора года после смерти и временного упокоения на кладбище Тринити-Черч в Нью-Йорке, гроб с останками грузят в самолет, направляющийся в Италию. Вот тут-то и начинается чертовщина. Гроб в полете вдруг возьми и откройся. Кутик в связи с этим напоминает, что крышки американских гробов крепятся шурупами и болтами и открыться не могут даже от перепадов высоты и давления. Тем не менее физические законы в случае с перезахораниваемым поэтом работать отказывались. Когда уже в Венеции гроб грузили на катафалк, металлом обитая домовина переломилась надвое, и останки пришлось перекладывать в новый гроб. Доставленное на гондолах на остров Мертвых тело по первоначальному плану собирались упокоить на русской стороне кладбища между могилами Дягилева и Стравинского, но кладбищенское начальство разрешение на это не дало, поскольку покойник не был крещен в православную веру. Далее цитирую Кутика:

Гроб стоит, люди стоят, ждут. Начались метания, часа два шли переговоры. В результате принимается решение похоронить его на евангелистской стороне кладбища. Там нет свободных мест, в то время как на русской – никаких проблем. Тем не менее место нашли – в ногах у Эзры Паунда.

Но покойный Паунд, бывший не только большим поэтом, но и откровенным антисемитом, видимо, не стерпел будущего соседства и выкопать могилу не разрешил («Начали копать – прут черепа да кости, хоронить невозможно»).

В конце концов, – сожалеет Кутик, – бедного Иосифа Александровича в новом гробу отнесли к стене, за которой воют электропилы и прочая техника, положив ему бутылку его любимого виски и пачку любимых сигарет, захоронили практически на поверхности, едва присыпав землей.

И еще одна примечательная подробность: тогдашний президент Ельцин прислал в Венецию на похороны Бродского шесть кубометров (!) желтых роз. Михаил же Барышников, которому было поручено возложить эти розы на могилу поэта Бродского, перепутал и все шесть кубометров возложил на могилу антисемита Паунда.

Уж не знаю, кто из двух великих покойников смеялся громче – Эзра Паунд или Иосиф Бродский, – но, согласитесь, повод для смеха был.

Главное открытие Индии для русского человека было сделано в 1917 году, когда индусская делегация приехала со специальным воззванием в Петроград, и прибывшие слезно просили новое Временное правительство срочно освободить их, индусов, из-под каблука англичан. Что было оглашено публично в Александрийском театре на большом Народном собрании в присутствии Верховного главнокомандующего всех сухопутных и морских сил Российской Республики господина Керенского осенью 1917 года незадолго до большевистского переворота.

Лет двадцать тому назад писатель Валерий Залотуха написал «революционную хронику» «Великий поход за освобождение Индии», посвященную «красноармейцам, командирам и комиссарам Первого особого ордена Красного Знамени революционного кавалерийского корпуса им. В. И. Ленина», отправленного в 1920 году с секретной миссией освободить Индийские штаты. Роману-хронике предпосланы несколько вступительных строчек:

Все тайное однажды становится явным. Пришло время узнать самую большую и самую сокровенную тайну великой русской революции. Она настолько невероятна, что у кого-то может вызвать сомнения. Сомневающимся придется вспомнить слова вождя революции Владимира Ильича Ленина, сказанные им накануне этих пока еще никому не известных событий: «Путь на Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии».

Я бы принимал роман В. Залотухи за обычную историческую фантазию, не прочитай опубликованные недавно публицистические заметки Пришвина из газеты «Воля народа», с которой писатель сотрудничал в 1917 году. Рассказ про индусскую декларацию я передаю по сообщению Пришвина. Но самый здесь пикантный момент – именно большевики и никто другой использовали призыв индийцев для поддержания своего липового авторитета.