Коллектив авторов - Современная зарубежная проза

В еще большей степени такого рода отношения складываются у Давида и его первой жены — Михаль, дочери царя Саула. Михаль представлена как первая любящая женщина Ветхого Завета. «Михаль долгие годы любит мужчину, который сначала отступился от нее, потом затребовал ее обратно, затем рассорился с ней, а под конец вообще отказал ей в близости».

Пересказывая отдельные эпизоды, Шалев как бы дописывает их, художественно дополняет (ведь язык Библии очень простой и лаконичный), расширяет, создавая романную структуру. Так, описывая возвращение евреев в Иерусалим с Ковчегом Завета, где мы видим танцующего от радости Давида и возмущенную его поведением Михаль, автор книги «In the Beginning» пишет: «Легко представить даже их позы: Михаль стоит, прямая и жесткая, Давид расслаблен, вихляет всем телом. Легко услышать и интонацию их речей. За все время этой ужасной ссоры они ни разу не повысили голоса. Они наверняка говорили негромко и спокойно, что еще более подчеркивало накал их слов, пропитанных ядом и ненавистью. Читатель может проверить сам. Сразу же становится очевидно, что громкое прочтение этого диалога намного уменьшает его силу. Эти слова звучат куда выразительней, когда произносятся змеиным шепотом, а не гремят, как львиный рык» [4, 170–171]. Здесь мы видим, как происходит драматизация и психологизация эпического библейского текста. Чувствуется, что книга «Впервые в Библии» написана человеком, издавшем несколько романов.

Фигуры Библии для Шалева — литературные герои, придуманные «талантливым автором», который так замечательно сочинял диалоги, что передавал все малейшие оттенки интонаций говорящих лиц. Его отношение к священным текстам напоминает восприятие английского модерниста начала XX в. Дэвида Герберта Лоуренса, который считал Ветхий Завет «романом» за его умение воспроизводить жизнь и реальных людей.

Для Шалева важны все мелкие детали, все повороты настроений героев, которые он стремится как можно убедительнее детерминировать. В таком духе представлена история увлечения Давида «купающейся женщиной» (в Синодальном переводе это Вирсавия, но Шалев предпочитает называть ее точным еврейским именем — Бат-Шева, что буквально значит «дочь клятвы»). Автор обвиняет Давида не только в преступлении по отношению к женщине и ее мужу, но и по отношению ко всему иудейскому народу. Он считает, что Давид «отсиживается дома», отдавая лишь приказы и отсылая различные послания, в то время как его воины сражаются на поле боя. «С точки зрения чисто литературной, — пишет Шалев, (как видим, критерий искусства немаловажен для автора) — все эти многочисленные “посланники” и “послания” указывают на отсутствие прежней, живой связи между Давидом и его людьми, между его и их реальностью: они находятся на поле боя, а он остается во дворце. Они сражаются, а он дремлет на своем ложе. Они на земле, а он на крыше. Они сами делают свое дело, а он шлет посланников и действует через них. Они осаждают для него Рабат-Амон, а он подглядывает за купающейся женщиной, берет ее силой и спит с ней, в то время как ее муж сражается за него на поле боя».

Таким образом осуществляется сознательное и последовательное развенчаниеодной из ключевых фигур всей Библии, имеющей важное значение не только для Старого, но и для Нового Завета.

Но, более того, упрекая авторов Первой книги Хроник в «фальсификации» и «утаивании» неприятных фактов, М. Шалев называет их людьми, которые «сочинили и записали дурную стряпню»… тем самым предлагая рассматривать Библию не как боговдохновенную книгу, а как литературное произведение.

Проверим эту тенденцию еще на одном известном и, пожалуй, самом загадочном событии, описанном в Книге Бытия, — Жертвоприношении Авраама, которому в произведении Шалева уделено достаточно много внимания.

Чтобы отчетливее понять метод автора и своеобразие его решения, рассмотрим его в контексте классических богословских и философских интерпретаций, ведь фигура Авраама и особенно принесение им в жертву любимого сына Исаака, постоянно будоражило умы мыслителей и настойчиво требовало объяснений, так как оно буквально бросало вызов всякому здравому смыслу.

Вот что пишет по этому поводу один из столпов святоотеческой традиции Св. Иоанн Златоустый. В сорок седьмой беседе на Книгу Бытия Иоанна Златоуста Авраам представлен как образец смирения и любви к Богу, «пламенного усердия и решительной готовности исполнить волю Божию». Бог дал такое странное, неожиданное повеление «не для действительного заклания сына, а для обнаружения всей добродетели праведника». Саму готовность и согласие Авраама уже нужно рассматривать как реальное дело. «А все это было, — считает отец церкви, — прообразованием креста Христова», ведь Бог также отдаст Своего Сына в жертву для спасения людей, и это событие тоже не укладывается в человеческом разуме, так как превосходит его. Авраам, «отец всех верующих», стоит на недосягаемой высоте.

Митрополит Филарет считает, что искушения бывают двух видов: «искушение в зле» (соблазнение на грех) и «искушение в добре» (оно от Бога, и является испытанием и проверкой человека, которое укрепляет его в добродетели). Искушение Авраама было этим вторым видом.

Авторы Толковой Библии под редакцией А. П. Лопухина видят в решимости Авраама доказательство его веры в то, что «Бог не допустит погибели Исаака, а снова возвратит его к жизни» [2, 137]. Они также усматривают в поступке Авраама прообраз Голгофской жертвы, «указание на великого Агнца, закланного от сложения мира». Причем послушание сына равняется здесь жертве отца. Они оба велики перед Богом. Отмечается также, что Господь наградил Авраама благословением всего его потомства.

Говоря об интерпретациях этого эпизода, нельзя обойти знаменитую работу датского протестантского теолога и основателя европейского экзистенциализма Серена Кьеркегора «Страх и трепет» (1843). Кьеркегор называет Авраама «рыцарем веры». Вся первая половина трактата посвящена созданию особой эмоциональной атмосферы — погружению читателя в необычность ситуации. Задача Кьеркегора — заставить удивиться, разбудить, шокировать европейца XIX в., пребывающего в либеральноуспокоенном «розовом» христианстве. По мнению философа, только пребывая в отчаянии, человек может прийти к вере, почувствовать необходимость Бога. Поступок Авраама связан с абсурдом и парадоксом.

Да и стиль рассуждений датского мыслителя также построен на парадоксах. Почему велик Авраам? «Он был велик мощью, чья сила лежала в бессилии, велик в мудрости, чья тайна заключалась в глупости, велик в той надежде, что выглядела как безумие, велик в той любви, что является ненавистью к себе самому» [3, 23].