Коллектив авторов - Современная зарубежная проза

На одном фланге (при всех различиях художественных систем) А. Проханов и З. Прилепин, Ю. Мамлеев и С. Шаргунов, П. Крусанов и Г. Садулаев, П. Краснов и М. Елизаров, В. Личутин и И. Абузяров, В. Галактионова и Л. Сычева, Ю. Козлов и М. Кантор. На другом фланге (ясно, что поэтика разная) В. Ерофеев и Д. Быков, Л. Улицкая и Т. Толстая, Б. Акунин и М. Гиголашвили, В. Пелевин и В. Сорокин, В. Попов и А. Иличевский, М. Шишкин и В. Лидский.

В западной литературной традиции есть мысль о линейности прогресса, об относительно гармоничном и почти незаметном движении истории, позволяющей человеку сконцентрироваться на персональных проблемах. Фашизм отболел, коммунизм — не на Западе, да и его поражение стало забываться. В отечественной словесности советское возвращается как проблема, которую радо решать заново. Отношение к нему разное, трудно ожидать положительной реакции у Д. Рубиной, Л. Улицкой или Б. Акунина.

Но значительное число писателей — сторонники использования советского как состоявшейся нравственной системы, достойной продолжения в качестве альтернативы западным ценностям. В героическом эпосе, постоянно выстраиваемом А. Прохановым, СССР — Четвертая империя , чьи священные руины должны определить будущие русские победы. Молодые писатели и публицисты, назвавшие себя «новыми реалистами» (З. Прилепин, С. Шаргунов, Р. Сенчин, М. Елизаров, А. Рубанов, Г. Садулаев, Д. Гуцко, А. Рудалев) не первый год выстраивают свою мужскую этику на базе активной, созидательной рефлексии о советской эпохе.

Кстати, публицистика — еще один важный момент разных путей России и Запада в современной словесности. Это не значит, что европейские и американские писатели высокомерно относятся к газетно-журнальной деятельности. Иногда отзываются об актуальных событиях, участвуют в дискуссиях. Но суетливая деятельность публициста, присутствие в интернетизданиях не для Дж. Барнса, М. Каннингема и даже не для более активного в социологических исканиях Дж. Кутзее.

Никто из них, как А. Проханов, не возглавляет боевую газету, превращая передовицу в социально-мифологический текст. З. Прилепин и С. Шаргунов — состоявшиеся писатели, но и ежедневные журналисты , использующие для продвижения себя и своих идей все ресурсы: телевидение, радио, газеты, интернет. И в пространстве СМИ их писательский опыт и позиция востребованы меньше, чем журналистское мастерство.

Торопливость и связанная с ней определенная неряшливость в построении художественного мира в таких условиях не выглядит странной. Да, есть М. Шишкин или В. Шаров, которые пишут каждый роман около пяти лет. Но это исключение. Две книги в год — с таким форматом наш читатель встречается чаще. На Западе столь высокие скорости очевиднее в многотиражной, массовой литературе — беллетристике, нацеленной на высокопарную дидактику или псевдоинтеллектуальные погружения в ту или иную тайну . Там роман есть самодостаточное дело, требующее хотя бы относительной свободы от шумных контекстов. В русском литературном процессе нередко вступает в силу другое правило: роман — знак серьезности и напряженной мыслительной деятельности писателя, окруженного разными делами: в журналистике, публицистике, политике или (вспомним А. Потемкина и Д. Липскерова) в бизнесе.

Как следствие, одно из самых значимых несовпадений современной русской и зарубежной прозы, обусловленное внутренней формой текста. Увы, оно не в наше пользу. Да, литературное произведение — идея и мировоззренческий образ, нравственная философия, а и иногда и политика. Но художественная словесность прежде всего явление языка, посредством писателя достигающего своего совершенства, доказывающего необходимость существования литературы не затейливым сюжетом или очередным переходом границы , а качеством авторского слова, воплощенного во всех повествовательных инстанциях.

Внутренняя форма произведения — масштабное (независимо от жанра) пространство сюжета и речи, распахнутый мир автора, в котором нет сдавливающей тесноты. И читатель подвергается терапевтическому воздействию текста уже потому, что произведение предстает нерациональной системой психологических движений, дидактикой сложности внутренних процессов, требующих от человека готовности к самым неожиданным вызовам, поворотам бытийных сюжетов.

Увлекаясь историософией и религией, наша новейшая проза не всегда отличается силой психологизма и воплощенного в нем национального характера. Дело даже не в народности: ее и на Западе не сыщешь; и там, и здесь народное заменено камерным — субъективно-индивидуалистическим мировоззрением. Слишком много рационализма в избрании вектора становления поэтики. Одни (как «новые реалисты») мыслят категориями житейского и автобиографического начал, обретая «пацанскую этику» в собственной портретности, в относительно здоровой агрессии по отношению к миру, который не литературы требует, а социально-ангажированной, силовой публицистики. Другие (как «неомодернисты»: А. Проханов, Д. Быков, П. Крусанов, В. Сорокин, Ю. Мамлеев, Ю. Козлов и многие другие) работают с устойчивыми, подчас заранее известными читателю концепциями, в которых яркая, непредсказуемая в своем течении жизнь уступает место обретенной автором идеологеме.

Сдерживая историософию и религию, публицистическое начало и стремление уделить основное внимание гротескно построенной модели мира, западные писатели в большей степени ориентируются на классическую литературу XIX в. и XX в. Во-первых, это сказывается в уважительном отношении к критическому реализму, выхватывающему из потока жизни судьбу человека, склонного без радости и самообольщения смотреть на мир и самого себя. Во-вторых, в присутствии житейской истории, семейной фабулы как одного из самых значимых элементов повествования. В-третьих, в тщательной работе со словом, в том, что можно назвать лингвопоэтикой произведения, стремящейся к совершенству. Мужского, брутального автобиографизма и концептуализированных, авторских моделей мира здесь значительно меньше, чем в русской прозе XXI в. Эстетически емкое явление психологического состояния героя и самого автора — вот что прежде всего заботит многих писателей Запада.

Там меньше страхов и неврозов, вызванных заботами о судьбах мира. Чувствуется раскрепощающее отсутствие обязательств перед общими началами — Богом, государством, историей. Ничто не беспокоит, кроме гуманизма, который вступает в самые разнообразные контакты, подвергаясь значительным инверсиям.

У нас много и внешней, и потаенной, невысказанной тревоги, обусловленной целями и задачами литературы. Серьезный западный писатель убежден, и не с сегодняшнего дня: литература — это просто литература . Нельзя требовать от литературы того, что не является ее природой. Религия, философия, политика удаляются к другим берегам.