Елена Галинская - Рефлексы фонемы <ě> в смоленском диалекте начала XVII в.

В исторической русистике принято считать, что смоленские говоры пережили довольно раннюю замену фонемы <���ě> на <���е> (см., например [Соболевский 1886: 1—2; Горшкова, Хабургаев 1981: 94; Расторгуев 1960: 54]). Это заключение основывается на данных Смоленской грамоты 1229 г. (список А), где наблюдается беспорядочное взаимное смешение букв ѣ — е — ь . Однако же теперь, когда благодаря исследованиям А. А. Зализняка стало известно, что в бытовых орфографических системах допускалась и была регулярно представлена мена букв ъ — о и ѣ — е — ь , за которой не стояло специальное звуковое значение [Зализняк 1986: 100—109], и оказалось, что список А Смоленской грамоты 1229 года выдержан именно в этой системе письма [Зализняк 1986: 104], вывод о том, что уже к XIII в. на месте фонемы <���ě> в смоленском диалекте последовательно произносился гласный [е], безоговорочно делать нельзя [1] Правда, еще П. С.Кузнецов осторожно замечал, что смешение ѣ и е в Смоленской грамоте может и не служить свидетельством совпадения соответствующих звуков. «Предположение о том, что смешение ѣ и е в некоторых новгородских памятниках, — напоминал он, — является лишь графическим приемом, отражающим близость, но не совпадение е и ě , высказал еще А. А. Шахматов. Это соображение может быть применено и к Смоленской грамоте 1229 г. и к загадочной новгородской берестяной грамоте №109» [Борковский, Кузнецов 1965: 139]. . Вот почему имеет смысл рассмотреть написания с буквой ѣ и ее заменами в более поздних текстах смоленского происхождения и определить, была ли судьба фонемы <���ě> столь однозначной.

В российских архивах содержится большое количество памятников деловой письменности конца XVI — первой половины XVII века, составленных в местных канцеляриях и представляющих почти все территории исконного распространения русского языка. Исключение составляют документы Смоленской приказной избы этого периода, которые в силу ряда исторических причин не были сохранены в национальных архивах. Дело в том, что в первой половине XVII в. Смоленская земля попала под польское владычество. Осенью 1609 г. польские войска под предводительством короля Сигизмунда III Вазы осадили Смоленск. Более года продолжалась оборона города, но в июне 1611 г. полякам все же удалось захватить Смоленск, «в котором из 80.000 жителей, бывших там в начале осады, оставалось в живых едва 8000 человек» [Пушкарев 1991: 160]. Лишь в 1654 г. московские войска освободили Смоленск и прилегающие к нему территории.

Таким образом, на протяжении первой половины XVII в. в Смоленской земле состав населения, вероятно, сменялся, а значит, могли перекрещиваться и различные языковые влияния. Именно поэтому интересно было бы восстановить по памятникам местной деловой письменности фонетическую систему смоленских говоров — и, в частности, ситуацию с рефлексами фонемы <���ě> — применительно к периоду, предшествовавшему бурным историческим событиям, начало которым положила осада Смоленска.

В 1912 г. в Москве под редакцией и с предисловием известного русского историка и археолога Ю. В. Готье были опубликованы «Памятники обороны Смоленска 1609—1611 гг.» [Памятники… 1912] (далее — «Пам. обор. См.»). История этой публикации такова. В 1837—1840 гг. профессор Гельсингфорсского университета С. В. Соловьев, которому мы обязаны, помимо прочего, открытием знаменитого сочинения Г. Котошихина, во время одной из своих поездок в Швецию обнаружил в замке Ску-Клостер, имении графов Браке, следственные дела города Смоленска начала XVII в. В 1893 г. собрание русских документов, принадлежащее графам Браке, было передано из Ску-Клостера в Стокгольмский государственный архив. В 1897 г. Ю. В. Готье, будучи в Стокгольме, познакомился со Ску-Клостерскими столбцами и составил их краткую опись. По своему содержанию они представляли собой главным образом делопроизводство Смоленской приказной избы с августа 1609 г. по май 1611 г., то есть относились ко времени осады Смоленска Сигизмундом III (здесь же находилось также несколько отрывочных записей, датированных 1605—1608 гг.). Эти документы побывали, судя по всему, в польском плену, а затем были пересланы в Швецию, причем сохранявшееся в Польше, вероятно, вместе, обширное делопроизводство смоленских воевод при перевозке в Швецию попало в разные места. В 1910 г. Ю. В. Готье добился пересылки документов на время в Москву, где вновь пересмотрел и переписал их [Памятники… 1912: V—XVII]. В 1912 г., как было сказано выше, эти документы были опубликованы.

Следует заметить, что издание Ю. В. Готье предназначено не для лингвистов, а для историков — так, в некоторых больших по объему текстах пропущены отдельные части, дословно повторяющие уже приведенные или аналогичные им. Тем не менее изданием этим, выполненным с отменной тщательностью, может пользоваться — ввиду недоступности рукописных источников — и лингвист. По свидетельству публикатора, «письмо сохранилось почти везде отлично, за исключением крайних листков и некоторых других, очень немногочисленных, где чернила выцвели» [Памятники… 1912: VII], что, видимо, облегчило задачу издания документов Смоленской приказной избы. Кроме того, Ю. В. Готье в предисловии подчеркивает: «Орфография подлинников удержана, потому что в некоторых документах замечаются особенности местного говора, могущие представить интерес для специального изучения» [Памятники… 1912: XVI]. В издании не отражено лишь вынесение букв над строкой (но в большинстве случаев это не препятствует лингвистическому изучению) и состав почерков, а также переходы от одного почерка к другому в пределах отдельных документов, а такие переходы, судя по анализу орфографии, в некоторых случаях есть.

Прежде чем интерпретировать написания, которые могут пролить свет на судьбу фонемы <���ě> в смоленских говорах начала XVII в., следует решить вопрос об информативности текстов «Пам. обор. См.» как отражающих именно смоленский диалект, поскольку сведений о писавших те или иные документы у нас чаще всего нет. От исследования безусловно отводятся тексты, в которых имеются полонизмы (№№1, 25, 278), отписки, грамота и донесение смоленских воевод М. Б. Шеина и П. И. Горчакова (№№2, 3, 4, 5, 35, 48), отрывок вестей из Москвы (№57), отписки архиепископа Сергия (№№50, 51), две челобитные монахов и монахинь (№№12, 148), а также письмо из осажденного Смоленска в Москву (№55), из которого следует, что родители отправителя жили в Москве и он, таким образом, скорее всего, не был урожденным смолянином. Остальные тексты, достаточно разнообразные по содержанию, являются в основном документами Смоленской приказной избы и челобитными крестьян.