Александр Мелихов - Былое и книги

Вопреки педагогической либеральной сказочке о всеобщем послевоенном покаянии всех вольных и невольных европейских пособников Гитлера, в реальности – и это очень хорошо показано Л. Млечиным – покаялись только невиновные – виновные ни в чем не покаялись . Их оправдания повторяются и развиваются их наследниками и по нынешнюю пору, и это естественно и неизбежно – ей-богу, лучше было бы, пожалуй, раз и навсегда постановить, что никакой народ никогда и ни в чем раскаяться не может (разве что свалив вину на каких-то якобы соблазнивших его козлов отпущения, чтобы отторгнуть их от своего немедленно очистившегося тела), чем сеять все новую и новую вражду всеобщим требованием покаяния от всех, кроме себя. Всякое мышление есть не что иное, как подтасовка, и для того чтобы человек не имел нужды оправдывать зло, требуется прежде всего, чтобы он не мог извлечь из него никакой жизненно важной выгоды. А если зло открывает путь каким-то страстным надеждам – всегда отыщутся и софизмы для его восхваления даже у служителей религии всемирного братства и безграничного милосердия. Митрополит Анастасий, председатель Архиерейского синода Русской православной церкви за рубежом, в приветственном адресе называл Гитлера посланным Богом будущим спасителем от большевизма, за которого молится вся Россия, «ибо не один только германский народ поминает Вас горячей любовью и преданностью перед Престолом Всевышнего: лучшие люди всех народов, желающие мира и справедливости, видят в Вас вождя в мировой борьбе за мир и правду».

Карловацкая церковь поддерживала Гитлера с первых шагов и после его прихода к власти пользовалась его покровительством, ей было позволено открыть православную академию и построить храм в Берлине, дабы обеспечить духовное благополучие своих прихожан. А Второй Карловацкий собор в 1938 году осудил католическую церковь за критику антисемитских крайностей нацизма. Желание любой ценой свести счеты с собственными врагами заставляло искать и находить оправдание тому, кого мистическое сознание вполне могло счесть земным воплощением дьявола. Даже 22 июня протоиерей Александр Киселев ужаснулся лишь в первый миг: «Боже мой, ведь там уже льется русская кровь!.. И как встречная волна моего сознания: но ведь только этой кровью может прийти освобождение от того моря крови и мук, которые претерпевал народ наш под коммунистической властью».

От дарующего надежду самоослепления не спасала ни вера, ни философский ум. Л. Млечин цитирует письмо литератора Романа Гуля (дворянина, замечу в скобках, дабы его фамилия не вызвала несправедливых подозрений) знаменитому философу Ивану Ильину: «У меня до сих пор среди вырезок имеются Ваши прогитлеровские (из «Возрождения» и др.) статьи, где Вы рекомендуете русским не смотреть на гитлеризм “глазами евреев” и поете сему движению хвалу! <���…> Для Вас, как Вы сказали, “раса, кровь, наследственность” незыблемы. И посему епископ Иоанн Шаховской “жиденок”», – об этом нужно помнить, читая сегодняшние «патриотические» хвалы Ильину за «кристальную ясность анализа» такого, по его словам, «сложного, многостороннего и, исторически говоря, далеко еще не изжитого» явления, как фашизм: «В нем есть здоровое и больное, старое и новое, государственно-охранительное и разрушительное. Поэтому в оценке его нужны спокойствие и справедливость».

Философ прав даже в еще большей степени, чем полагают адвокаты фашизма: абсолютно больных и абсолютно разрушительных социальных качеств не бывает точно так же, как не бывает абсолютно ядовитых веществ, – все определяется дозой. А потому и в фашизме нет таких элементов, которые в других количествах и сочетаниях не могли бы оказаться полезными и даже этически приемлемыми. Даже и в безумной расовой теории можно найти зачатки истины, если под ней понимать стремление учитывать биологические факторы социального бытия. Отсутствие точных границ между фашизмом и нефашизмом, наличие в любом социальном устройстве тех самых элементов, которые – в совершенно другой, разумеется, дозе! – ужасают нас в фашизме, открывают сегодняшним друзьям Гитлера неограниченные возможности под маской объективности выступать его адвокатами.

Но если ни вера, ни глубочайшее философское образование не могут стать преградой фашизму, что же тогда все-таки может послужить его профилактикой? Л. Млечину близки мысли Теодора Адорно о «Воспитании после Освенцима»: «Именно готовность быть заодно с властью и подчиняться тому, кто сильнее, и создала мучителей». Противоядием против этой готовности Адорно считал «необходимость противодействия господству любого коллектива». Любого! Раз фашисты стремятся сделать из общества кинжал, давайте превратим его в кисель, в порошок – тогда уже они точно не смогут им воспользоваться. Правда, кисельное общество уже не сможет противостоять никакому, даже самому маленькому кинжальчику, но зачем об этом думать, нам нужно свести счеты с собственными врагами.

Генералы всегда готовятся к миновавшей войне. Если к Гитлеру на поклон ездил такой романтик, как Гамсун, если фашизм вызывал нежность у такого ненавистника всякого коллектива, как Селин, если Жан Жене с признательностью поглядывал на коллаборационистов за то, что перед ними трепещут ненавистные ему добропорядочные господа… Да и нашим главным национал-большевиком, скорее всего, движет ненависть к благополучной респектабельности…

Что, собственно, я хочу этим сказать? Поскольку фашизм есть всего лишь гипертрофия какой-то ординарности, он и явиться в мир может под тысячами разных личин, мимикрируя под всего лишь справедливость, всего лишь ответственность, всего лишь патриотизм, всего лишь государственность, всего лишь свободолюбие – и так далее, и так далее. Он может предстать дисциплинированной фабрикой смерти, а может разгульной ватагой, и на вопрос, какие же качества личности могут его исключить, приходится дать грустный ответ: никакие. Фашизм вырастает из самых обычных и неустранимых свойств человеческой природы, а потому навсегда останется неизжитым явлением. Если каким угодно способом разделить мир на избранных и недостойных, лишь единицы по доброй воле откажутся от звания избранных. Да и то лишь потому, что уже и без того ощущают себя избранными по какой-то другой шкале.

А уж когда фашизм наберет силу, противиться ее обаянию сумеют в основном лишь те, кого она отвергнет сама.

Единственная возможность остановить фашизм – не позволять ему набрать эту силу. То есть останавливать его на уровне программ, не дожидаясь, пока они перейдут в действия. Но для этого судам нужно не дожидаться научного определения фашизма, ибо его нет и не может быть, а брать на себя ответственность, как это делается при определении того, являлась ли самооборона необходимой, а сведения заведомо ложными. Если фашизм культивирует произвол, то и антифашизм вроде бы не может оставаться скованным по рукам и ногам.