Альфред Реньи - Диалоги о математике

Гиерон . Архимед, дорогой друг, сегодня вечером в моем дворце был пир в честь великой победы нашего маленького города Сиракузы над могущественным Римом. Я приглашал тебя, но твое место осталось пустым. Почему же ты не пришел — ты, кому главным образом мы обязаны сегодняшней победой? Твои громадные вогнутые медные зеркала подожгли десять из двадцати больших кораблей римлян. Подобные огненным факелам, они покинули гавань, гонимые юго-западным ветром, и все затонули, прежде чем достигли открытого моря. Я не смог заснуть, не поблагодарив тебя за избавление нашего города от врага.

Архимед . Они могут вернуться назад, а мы все еще окружены на материке.

Гиерон . Поговорим об этом позднее. Сначала позволь мне передать тебе в дар лучшее, что я могу дать.

Архимед . Какое замечательное произведение искусства!

Гиерон . Поднос сделан из чистого золота; ты можешь проверить это своим методом и не найдешь в нем даже следа серебра.

Архимед . Я предполагаю, на рельефе показаны приключения Одиссея. В центре я вижу беспечных троянцев, тянущих гигантского деревянного коня в свой город — мне всегда хотелось узнать, использовали ли троянцы какую-нибудь систему блоков, чтобы выполнить такую работу. Конечно, конь на колесах, но дорога в город слишком уж крута.

Гиерон . Дорогой Архимед, ради Зевса, забудь на минуту своп блоки. Ты знаешь, как я был удивлен, когда тяжелый корабль, который я хотел послать царю Птолемею, ты спустил па воду простым поворотом рукоятки твоего тройного блока. Но взгляни на другие сцены, изображенные на подносе.

Архимед . Я узнаю Циклопа и Цирцею, превращающую спутников Одиссея в свиней, а здесь Одиссей, привязанный к мачте корабля, слушает песню сирен (если вглядеться в его лицо, то можно как бы услышать эту соблазнительную песню). Здесь Одиссей в аду встречает тень Ахиллеса, а здесь пугается прекрасной Навсикаи и ее рабынь, и вот наконец сцена, где Одиссей, переодетый старым нищим, натягивает лук и сводит счеты с поклонниками своей жены. Изумительное произведение искусства! Благодарю тебя, мой государь, это воистину царский подарок.

Гиерон . Это лучшая вещь из моей сокровищницы, но ты заслужил ее. Я выбрал поднос не только за его красоту и ценность. То, что ты сделал сегодня для Сиракуз, сравнимо лишь с подвигами Одиссея. Вы оба — торжество острого ума над животной силой.

Архимед . Ты заставляешь старика краснеть от смущения. Но разреши снова напомнить тебе, что война еще не закончена. Хочешь ли ты услышать мой совет?

Гиерон . Я, как царь, даже приказываю тебе откровенно высказать свое мнение.

Архимед . Настал момент, когда тебе нужно заключить мир с Римом; с тех пор как война началась, мы никогда не были в таком благоприятном положении. Если до полуночи Марцелл не пришлет посла, то до рассвета тебе следует послать к нему своего и заключить мир к заходу солнца. Марцелл жаждет отвести войска, осаждающие город, он должен использовать их против Ганнибала. Более того, если он завтра достигнет соглашения, то сможет доложить Риму о победе, хотя бы только дипломатической, несмотря на печальное известие о потере половины флота. Когда же известие о сегодняшней битве достигнет Рима, римляне так рассвирепеют, что не удовлетворятся ничем, кроме полной победы.

Гиерон . Твой анализ верен. Действительно, сегодня вечером я получил послание от Марцелла, в котором он предлагает мир и отход его войск на определенных условиях. Однако, если бы ты знал эти условия, ты не так сильно желал бы сделки с римлянами.

Архимед . Чего же хочет Марцелл?

Гиерон . Конечно, он хочет много золота и серебра, а также десять новых кораблей вместо десяти потопленных нами сегодня. Все наши укрепления должны быть разрушены, кроме одного, в котором разместятся солдаты римского гарнизона. Он хочет, чтобы мы объявили войну Карфагену, и к тому же требует выдачи ему моего сына Гелона, дочери Елены и тебя в качестве заложников. Однако при этом он обещает, что городу и его жителям не будет причинено никакого ущерба, если мы не нарушим договора.

Архимед . Возможно, он не будет настаивать на выполнении всех условий, хотя и потребует, чтобы ты выдал ему меня.

Гиерон . Ты говоришь об этом спокойно. Но, клянусь богами Олимпа, пока я жив, я не отдам в руки врагов ни своих детей, ни тебя! Я не пожалею золота и кораблей, он может их взять. Но больше всего в его условиях меня возмущает то, что, если мы согласимся с ними, мы окажемся полностью в его власти. Кто поручится мне, что он выполнит договор? Ведь он не дает мне ни одного заложника.

Архимед . Не в том дело, сдержит ли он свое слово; римляне спесивы, по крайней мере во время переговоров. Но, вероятно, ты сможешь избежать выдачи ему твоих детей.

Гиерон . А ты? Готов ли ты на подобную жертву для своего города?

Архимед . Это вопрос или просьба?

Гиерон . Только вопрос, конечно. Хочешь знать, что я ответил Марцеллу?

Архимед . Ты уже ответил?

Гиерон . Да. Я принял все его условия, кроме одного— отдать тебя в качестве заложника. Я согласился отдать ему сына и дочь, но при условии, что он пришлет мне двух своих детей. Что касается тебя, я сказал ему, что преклонные года не позволяют тебе жить в лагере. Однако, зная, что в действительности ему нужен не ты сам, а твоя мудрость, я обещал, что ты подробно опишешь ему все свои изобретения, имеющие военное значение.

Архимед . Я ничего не буду писать о моих изобретениях относительно способов ведения войны.

Гиерон . Почему же? Если настанет мир, мы не будем больше нуждаться в них. Объясни, почему ты отказываешься писать о своих изобретениях.

Архимед . Если у тебя есть терпение, я выскажу свои доводы.

Гиерон . Готов тебя слушать. Я хочу дождаться ответа от Марцелла.

Архимед . Тогда у нас времени более чем достаточно, ведь Марцеллу нужен срок для составления ответа, который прозвучит подобно удару хлыста.

Гиерон . Ты думаешь, он прервет переговоры?

Архимед . Конечно, ты оскорбил его честь. Он никогда не простит этого — соглашение не будет достигнуто.

Гиерон . Возможно, ты прав.

Архимед . Я всегда восхищался тем, как ловко ты проникал в сердца врагов. Но на этот раз ты пренебрег своим искусством.

Гиерон . Допускаю. Возможно, я был слишком опьянен вином и победой. Но что сделано, то сделано. Теперь я хочу услышать твои доводы.

Архимед . Хотя вопрос чисто теоретический, я объясню свою точку зрения. Ты сравнил мои машины с деревянным конем троянцев. Действительно, это сравнение очень удачное, но в совершенно другом смысле. Одиссей использовал деревянного коня, чтобы вместе с греками тайно проникнуть в Трою. Я же использовал мои машины для того, чтобы в общественный разум Греции проникла мысль о том, что математика — не только ее элементы, но и наиболее утонченные части — может успешно применяться для практических целей. Должен сознаться, я долго колебался, прежде чем сделать это, потому что ненавижу войну и убийство. Но война уже началась, и это единственная возможность сделать так, чтобы меня поняли. Я пробовал иные пути, но напрасно. Позволь напомнить тебе, что несколько лет назад, когда я предложил насос для откачки воды из шахт, ты не заинтересовался. Твой управляющий сказал, что его вовсе не волнует то обстоятельство, что ноги рабов становятся мокрыми, по его словам, они сделаны не из соли. А помнишь ли, когда я предложил сделать машину для поливки полей, ты сказал мне, что труд раба обходится дешевле. А когда я предложил использовать силу пара для управления мельницами царя Птолемея, каков был его ответ? Он сказал, что мельницы, которые служили его предкам, будут служить так же хорошо и ему. Напомнить ли другие случаи? Их по меньшей мере еще дюжина. В мирное время все мои попытки показать, на что способна математика, были напрасны. Но когда разразилась война, ты вдруг вспомнил о моих блоках, зубчатых колесах и рычагах. В мирное время каждый считал мои изобретения игрушками, недостойными серьезного, взрослого гражданина, тем более философа. Даже ты, который всегда поддерживал меня и помогал воплощать мои идеи в жизнь, относился к ним совершенно несерьезно. Ты только развлекал ими своих гостей. Затем началась война и корабли римлян закрыли гавань; я рискнул заметить, что, бросая в них камни с помощью катапульты, мы могли бы отогнать их. Ты ухватился за эту идею. Я же не смог взять назад свои слова и был вынужден идти дальше. Встав на подобный путь, я поневоле должен был продолжать. Мое отношение к этому было с самого начала противоречиво. Конечно, я был счастлив, что над моими изобретениями больше не смеялись и мне наконец удалось показать миру, как действенна математика. Но это был не тот вид деятельности, которым я хотел бы доказать практическую ценность математических идей. Я увидел людей, убитых моими машинами, и почувствовал себя виновным. Я дал торжественную клятву Афине, что никому никогда не открою секрет моих военных машин ни устно, ни письменно. Я пытался успокоить совесть, говоря себе, что новость о победе Архимеда над римлянами с помощью математики достигнет всех уголков мира, говорящего на греческом языке, это будут помнить даже тогда, когда война закончится и секреты моих военных машин будут похоронены вместе со мной.