Аркадий Абрикосов - Из жизни патологоанатома

Короче говоря, халатность всегда обходится врачу дорого вне зависимости от того, проявлена она по отношению к живым или к мертвым.

Если вы ждете каких-то сенсационных откровений, то вынужден вас разочаровать – ничего сенсационного вы не узнаете. Разве что сможете заглянуть за кулисы нашей работы. Уж если начал писать о работе патологоанатома, то должен написать обо всем.

Это была прелюдия, теперь переходим к делу.

Патологоанатом – это эксперт, который выносит окончательный вердикт в случае смерти пациента. Посмертный диагноз – это истина в конечной инстанции, главное, основное и неопровержимое врачебное заключение. Иначе и быть не может, ведь патологоанатом имеет возможность полного и всестороннего исследования тела умершего человека. То, что укрылось от лечащего врача при жизни, не может укрыться от меня. При условии, что я добросовестно выполню свою работу.

Статус эксперта ко многому обязывает. Я, как и любой из моих коллег, сознаю ответственность, которая на меня возложена. Я же не просто выношу заключение, я сотрудничаю с моими коллегами, которые лечат людей, я указываю им на те ошибки, которые они допустили в ходе лечения, или же подтверждаю, что они все сделали правильно. Смысл моей работы не в том, чтобы просто дать оценку действиям лечащих врачей, а в том, чтобы способствовать повышению качества их работы. Если прижизненный и посмертный диагнозы совпадают, то у лечащего врача в копилке опыта появляется еще один правильный алгоритм. Я сделал то-то и то-то, и это привело к постановке верного диагноза. Если я указываю на ошибочность диагноза, то лечащему врачу приходится изменять свой алгоритм. Патологоанатом подтверждает качество лечебного процесса или же способствует улучшению его качества. Если патологоанатом дает неверное заключение (тем более – сознательно!), то он не просто совершает должностной проступок, а ухудшает качество лечебного процесса в своей больнице. Лечащий врач допустил ошибку, а патологоанатом ее скрыл. Что будет дальше? Дальше будет еще одна ошибка, а за ней другая… При разборе ошибок на конференциях учится правильно работать не только тот, кто ее допустил, но и все присутствующие. А если напечатать статью, то ее прочтут десятки тысяч врачей и каждый намотает себе на ус, как нужно было действовать в подобных случаях.

Если же патологоанатом скрывает не добросовестную врачебную ошибку, а ошибку, ставшую результатом врачебной халатности, то он совершает уже не проступок, а преступление. Халатность – это то, чему в медицине вообще не должно быть места. И никакие отговорки здесь во внимание приниматься не могут. В моей практике иногда случаются форс-мажоры – из-за болезни коллег или наплыва пациентов с определенными диагнозами резко возрастает количество гистологических исследований. Приходится задерживаться на работе, но рано или поздно усталость берет свое, и ты уже не можешь качественно рассматривать микропрепараты. В таких случаях я говорю: «Баста!» и ухожу домой, оставив какую-то часть работы на следующий день.

Я никогда не позволяю себе небрежности и спешки в работе, потому что моя небрежность может очень сильно аукнуться. Сильно и больно. Например, можно пропустить группу клеток, в которых только-только начались изменения злокачественного характера. Разные же бывают ситуации. Далеко не всегда можно сразу же сказать, что эта опухоль злокачественная. Иногда общая картина выглядит довольно благоприятно и только по отдельным деталям, до которых еще нужно «досмотреться» (это наше жаргонное выражение), можно установить злокачественную природу опухоли. «На бегу», в спешке или сильно уставшим подобные «мелочи» легко можно пропустить. И что тогда? Ничего хорошего. Патологоанатом дает заключение, что опухоль доброкачественная, радостного пациента отпускают домой, не назначив ему нужного лечения, а спустя полгода вдруг обнаруживаются метастазы по всему организму. Патологоанатом дал ошибочное заключение, приняв злокачественную опухоль за доброкачественную, то есть допустил халатность, совершил уголовное преступление. Доказывается все очень легко, потому что гистологические блоки (вспомните, что так называется залитый парафином кусочек исследуемого материала), на основании исследования которых был выставлен диагноз доброкачественной опухоли, должны храниться в течение 5 лет [10] А если выставлен онкологический диагноз, то блоки хранятся пожизненно. (Прим. автора). . И уж эксперты, которые будут давать заключение по вашему делу, рассмотрят все досконально и увидят все мелочи. Вот доктор, на это вы не обратили внимания и потому выставили неверный диагноз! Никто не станет принимать всерьез ваши оправдания «я торопился, потому что нагрузка была большой» или «я очень устал в тот день, потому что работал за двоих». Да и свою совесть этими оправданиями не успокоишь.

Но я слегка отклонился от основной темы, от того, что патологоанатом всегда должен давать истинное, правдивое заключение. Это, так сказать, в идеале.

Среди народа бытует мнение относительно того, что патологоанатомы всегда покрывают своих коллег-лечебников. Да все они одним миром мазаны, в одних и тех же институтах обучались, и вообще ворон ворону глаз не выклюет… Примерно так думают многие.

Во многих регионах патологоанатомические отделения выведены из непосредственного подчинения главным врачам медицинских учреждений и объединены в так называемые патологоанатомические бюро. Сидит патологоанатом в больнице, но подчиняется не главному врачу, а начальнику патологоанатомического бюро. В целом так правильно – главные врачи лишаются возможности «надавить» на строптивого патологоанатома, чтобы он дал неверное заключение, которое выгодно больнице (например – позволяет избежать судебного процесса). А что вы думаете? Случается, что и давят, принуждают. В этой главе, которой по идее не должно было быть, я пишу обо всем откровенно.

Давление бывает разным. Иногда оно имеет форму уговоров и мягкого подкупа: «Ну как же так? Надо же заботиться об интересах учреждения! Кстати, я как раз собирался выписать вам премию в размере трех окладов и закупить новую мебель для вашего отделения». А иногда бывает и жестко, в стиле «или мы договариваемся, или мы расстаемся» (понятно же, что уйти придется патологоанатому, а не главному врачу).

Расскажу один случай. Во время новогодних праздников пациент терапевтического отделения, лежавший с диагнозом левосторонней нижнедолевой пневмонии (то был основной диагноз), пожаловался на одышку в покое. Дело было утром, перед самой пересменкой. Дежурный врач счел одышку проявлением пневмонии. Он усилил антибиотикотерапию, увеличил дозу отхаркивающего препарата и назначил на ночь снотворное. Не совсем грамотно отреагировал доктор, но тот, который заступил ему на смену, счел эти назначения достаточными, тем более что пациент вел себя спокойно и состояние его казалось стабильным (если не вдумываться, то все всегда кажется стабильным). Ночью, во время сна, этот пациент умер. На вскрытии обнаружился свежий крупноочаговый инфаркт миокарда, который «прозевали» оба дежурных врача. Должен сказать, что у шестидесятилетнего пациента, у которого пневмония протекает на фоне сахарного диабета и ишемической болезни сердца, при жалобах на одышку нужно в обязательном порядке исключать инфаркт миокарда. И возраст уже не молодой, и сахарный диабет способствует развитию атеросклероза, то есть повышает риск закупорки коронарных артерий, что приводит к инфаркту миокарда. Но оба дежурных врача пошли простейшим путем – связали одышку с пневмонией. В результате человек, которого теоретически можно было спасти, умер. Опасное для жизни заболевание не было диагностировано и не было своевременно назначено нужное лечение. Халатность налицо, тут и гадать нечего.