Макс Пембертон - Доверьтесь мне. Я – доктор

– Чем я могу помочь? – спрашивает миссис Крук, таращась на нас.

– Мы пришли за документами. В конце этой недели мы уходим. Будем работать в другой больнице.

Она продолжает нас разглядывать.

– Очень хорошо, дорогуша.

Тишина.

– Ну так как, вы можете нам их дать? – спрашиваю я.

– Кто? Я? – спрашивает она изумленно.

С учетом того, что в кабинете нас всего трое, и кабинет этот ее, я не представляю, кого еще бы мог иметь в виду.

– А где вы работаете? – интересуется она.

Я вздыхаю.

– Мы работаем здесь, миссис Крук. Мы должны получить у вас документы на увольнение.

Она смотрит на нас, недоуменно улыбаясь. Снова тишина. Мы с Суприей переглядываемся.

– Ну ладно, не беспокойтесь, – говорю я. – Думаю, мы справимся и без них.

И мы уходим, оставив ее досыпать.

Пятница, 30 июля

По пути к трем Мэри, которым я несу оставшиеся диктовки, я прохожу мимо кабинета Труди. Она окликает меня, и я заглядываю в дверь.

– На следующей неделе я буду в отпуске, так что не смогу с тобой попрощаться, – говорит она. – Надеюсь, все у тебя сложится, Макс.

Я переминаюсь на пороге, обдумывая, как ей сказать, насколько ее доброта и участие придавали мне сил весь прошедший год, но боюсь показаться слишком мягкотелым и сентиментальным.

– Хочешь пирожное с марципаном? Напоследок? – спрашивает она. – Чайник только что вскипел.

Я улыбаюсь и сажусь. Мы говорим о моей новой работе и о том, куда она едет отдыхать, пока у меня не срабатывает пейджер.

– Позволь-ка, – говорит Труди, набирая номер. – Доктор Пембертон сейчас на совещании… – начинает она.

– Спасибо, – беззвучно шепчу я в ответ.

Суббота, 31 июля

В эти выходные Флора явилась домой, нагруженная коробками и сумками. Она перевезла вещи, потому что через неделю заканчивает работу на прежнем месте.

– У меня есть еще кое-что, – сообщила она, окинув взглядом груду барахла, сваленного у подножья лестницы. Выскочила за дверь и вернулась из машины с большим прямоугольным предметом, накрытым простыней.

– Что это? – спросила Руби, спускаясь по ступеням. Она только-только проснулась.

– Это Дедал, – торжествующе объявила Флора и, сдернув простыню, продемонстрировала нам птичью клетку.

Мы с Руби заглянули внутрь.

– Волнистый попугайчик, – разочарованно протянула Руби, – зачем он тебе?

– Купила пару месяцев назад, чтобы не так скучать. Просто ужасно было жить одной в этой больничной квартире, вот я и решила завести питомца, – объяснила Флора.

Руби недоверчиво воззрилась на попугайчика через прутья клетки.

– Он на меня смотрит.

Птичка в ответ недовольно взмахнула крыльями. Мы оставили клетку в холле, а сами пошли кипятить чайник. Только мы расселись за кухонным столом, как раздался сигнал пейджера. Все мы автоматически потянулись к своим карманам и тут вспомнили, что сегодня выходной и мы не на работе.

– Наверное, это твой, – сказал я Руби, поскольку свой оставил наверху.

Сигнал раздался снова. Руби бросилась на поиски. Звук, однако, казался немного странным. Было в нем что-то необычное. Флора застенчиво улыбнулась.

– Хм… видите ли, я не все рассказала про Дедала. У него есть одна привычка… вообще, я бы сказала, что это даже талант…

– Твоя чертова птица, – воскликнула Руби, заходя на кухню с клеткой в руках, – изображает сигнал пейджера!

– Понимаешь, он научился, потому что мой пейджер все время срабатывал, когда лежал дома в выходные, – попыталась оправдаться Флора. – Вообще, Дедал очень хороший, честно.

– Я от него с ума сойду, – возмутилась Руби.

– Ничего, Макс же у нас будет психиатром, – пошутила Флора.

Но мы с Руби не засмеялись.

– Может, со временем он отвыкнет? – предположила Флора.

Птичка захлопала крыльями и снова издала ненавистный сигнал. Руби закатила глаза.

– Нас что, всю жизнь будет преследовать этот мерзкий звук? – прошипела она, уставившись на попугайчика. Дедал похлопал крыльями ей в ответ.

Вторник, 3 августа

Обратный отсчет начался. Где-то на подмостках толстая дама уже приготовилась петь гимн. Как все хорошее, мой первый год в роли врача подошел к концу. В отличие от всего хорошего, это был ад на земле. Хотя и случались моменты, когда каждая клетка в моем теле кричала бросить все и бежать, я остался. Пускай я никогда в жизни так тяжело не работал, пускай никогда не существовал на таком предельном минимуме еды и сна, это был удивительный опыт, особенно с учетом того, что я все-таки дошел до конца целым и невредимым. Я был свидетелем самых личных, самых интимных моментов в жизни моих пациентов, держал за руку умирающих, повидал подлинные человеческие трагедии. И в то же время я приобрел самые счастливые воспоминания, которые только можно получить от работы. Я многому научился. Главное – я теперь мастер внутривенных катетеров, поначалу причинявших мне, да и всем другим интернам, массу неприятностей. Могу ставить их хоть во сне: собственно, пару раз во время ночных дежурств я это уже делал.

Время летит стремительно. Утром я захожу попрощаться к Максине и трем Мэри.

– Ты же нас не забудешь, правда? – говорит Мэри 2, когда я протягиваю ей коробку шоколадных конфет.

Но я знаю, что завтра сюда придет новая команда интернов, которые будут соревноваться за их внимание, и очень скоро мы станем далеким воспоминанием, о котором редко кто говорит. Это они меня забудут, а не я. Доктор Пайк хлопает меня по спине, едва не сбивая с ног, и желает удачи. Барни пожимает руку.

Я продолжаю ходить по больнице, со всеми прощаясь. Остаюсь попозже, чтобы дождаться Суприю: она возвращается из лаборатории и должна еще успеть осмотреть последних пациентов. Мы с ней обнимаемся и обещаем не терять друг друга из виду.

– Спасибо за все, Макс, – говорит она.

– С тобой было приятно работать, – отвечаю я.

Секунду мы смотрим друг другу в глаза. Я знаю, что она чувствует. До начала работы мы были практически чужими, но здесь, в больнице, выросли и повзрослели вместе.

Я сообщаю пациентам, что ухожу. Миссис Патерсон почти так же рада, как я сам.

– О, значит, завтра вы станете настоящим врачом, – восклицает она, – ваша мама может вами гордиться.

– Нет, – поправляю я ее, пожалуй, немного резковато, – я уже настоящий врач, просто самый младший.

Но с завтрашнего дня – продолжаю про себя – я больше не буду салажонком в больничной иерархии. Толпы новоиспеченных докторов с горящими глазами, только-только со студенческой скамьи, наводнят отделения, куда их бросят, чтобы они выплыли или потонули, а я стану чуть более старшим младшим врачом.

– И меня зарегистрируют в Генеральном медицинском совете, – говорю я, чтобы произвести еще большее впечатление.