Лиза Сандерс - У каждого пациента своя история

То же самое касается медицины. Еще Уильям Ослер подчеркивал важность наблюдения: «Мы больше упускаем, когда не видим, чем когда не знаем», – учил он своих студентов. Даже медицинский язык подчеркивает роль зрения. Мы осматриваем пациентов у себя в кабинете, наблюдаем за ними в больнице. Говорим больным, на что собираемся посмотреть. Пересматриваем схемы лечения.

Еще до того как врач приступает к процедуре физического осмотра, он собирает информацию о пациенте. Визуальный осмотр начинается с момента, когда больной входит в кабинет. Молодой он или старый? Выглядит здоровым или больным? Как ходит? Страдает ли от боли?

Большая часть физического осмотра основывается на том, что доктор может увидеть: мы изучаем кожу и глаза пациента, заглядываем ему в уши и в горло. Проверяем цвет языка, ногтей, кала. Многие инструменты, с помощью которых проводится осмотр, позволяют нам лучше рассмотреть внутренние части ушей, рта и носа; приборы для измерения кровяного давления, температуры, насыщения крови кислородом и содержания глюкозы передают данные визуально. Обследования, которые проводятся для получения дополнительной информации о пациенте, обычно преобразуют полученные данные в визуальную форму: самое очевидное здесь это сканирование, но и ЭКГ представляет нам электрическую активность сердца в визуальной форме, а ЭЭГ (энцефалограмма) точно так же отражает активность мозга. Естественно, эти данные обычно интерпретируются специалистами – врачи не всегда изучают их сами. Однако, с учетом важности зрения в медицине, сложно представить себе, как проводить диагностику без него. Как может доктор «осмотреть» пациента, если он его не видит?

Никто, похоже, не знает, сколько в США практикует слепых врачей. По запросу «слепой доктор» в Google вы увидите десятки имен. Почитав про них, я выяснила, что многие слепые врачи работают, в частности, в психиатрии, где контакт с пациентом заключается преимущественно в слушании и говорении. Еще несколько, как Уэйнепль, занимаются реабилитационной медициной. Мне захотелось встретиться со Стэнли Уэйнеплем, чтобы лучше разобраться в ценности зрения для медицинской практики и постановки диагноза. Кто еще сможет оценить значение этого органа чувств, как не человек, который когда-то имел зрение, а теперь должен работать без него?

Тем утром, столкнувшись с недоумением пациентки, Уэйнепль отшутился:

– Я не смотрю на вас, потому что вы настолько прекрасны, что я даже застеснялся.

Оба посмеялись, а когда неловкий момент миновал, Уэйнепль уверенно прошел к своему столу и начал расспрашивать женщину о боли в коленях.

Все началось около года назад, сказала она ему, и с тех пор становилось только хуже. Она обратилась к семейному врачу. Он направил ее к хирургам. Двое хирургов, с которыми она консультировалась, рекомендовали операцию. Но ей не хотелось ложиться под нож, и поэтому пациентка пришла к Уэйнеплю.

– Я сбросила пятнадцать килограмм, и это помогло, но недостаточно. Ходить мне очень трудно. Приходится опираться на палку.

Она жаловалась также на боли в запястье, возникшие пару недель назад. Пока женщина рассказывала, Уэйнепль сидел за столом, склонив голову набок и глядя ей прямо в глаза – полный внимания. Он задал несколько вопросов и что-то записал у себя в блокноте. Со своего места я не видела, что он пишет, но обратила внимание, что врач помогал себе большим пальцем левой руки, отмечая положение ручки на странице, пока записывал ее жалобы.

Познакомившись с историей болезни и предписаниями других врачей, он попросил пациентку пересесть на кушетку, стоявшую в другой половине кабинета. Я наблюдала за тем, как он ловко ощупывал и поворачивал ее плечевые суставы, локти, запястья и кисти, чтобы отыскать источник боли.

– Вот здесь сильно болит, – сказала она, когда он взял ее за кисть.

– Здесь? Ясно. Хмм…

С закрытыми глазами Уйэнепль слегка ощупал руку, чтобы определить, где именно болело.

– Боль между ulnar stylus [так называется выступающая косточка на внешней стороне запястья] и pisiform [самая дальняя кость запястья]. Хмм… Онемение? Слабость? (Нет и нет). Похоже на растяжение локтевых коллатеральных связок. Травм не было? (Нет).

Уэйнепль переходит к коленям. Оценивает их подвижность – судорожные вздохи пациентки свидетельствуют о том, какую боль причиняют ей даже обычные движения. Ощупывает щиколотки и стопы, ищет признаки отечности и нестабильности суставов. Просит женщину лечь на спину, чтобы проверить тазобедренный сустав. Иногда бывает, что боль оттуда отдается в колени. Но не в ее случае. Движения тазобедренных суставов не причиняют ей боли.

Они возвращаются к столу, и Уэйнепль помогает пациентке сесть. Боль в запястье вызвана, судя по всему, растяжением – вероятно, из-за усилий, с которыми ей приходится вставать. Однако необходимо убедиться, что это не перелом. В запястье есть мелкие кости, переломы которых проявляются только болью – следует сделать пациентке рентген. Насчет коленей – он должен изучить отчет о рентгеновском обследовании, сделанный ее хирургом-ортопедом. На данный момент рекомендована физиотерапия, «Напроксен» (противовоспалительное) и пищевая добавка с глюкозамином и хондроитином, которая продается без рецепта в магазинах здорового питания. Он вкратце описывает ее действие: «Исследования показали, что комбинация глюкозамина с хондроитином не восстанавливает суставы, но может облегчать боли в коленях. Если это поможет вам двигаться, почему бы не попробовать?»

Пока он говорит, я обвожу глазами кабинет. Неудивительно, что Анна поначалу не поняла, что доктор слепой. Ничто ни в нем самом, ни в его офисе не говорит о его инвалидности. Помимо обычных дипломов в рамках, стены кабинета увешаны картинами, фотографиями и плакатами. На полках медицинские справочники. Уэйнепль ходит в очках, но не темных, а самых обычных. Глаза его обычно направлены на лицо пациента – пока тот не двигается. Единственным указанием на его слепоту являются две белые палки, прислоненные к книжному стеллажу.

Перед уходом пациентки Уэйнепль диктует письмо к ее врачу. Он с легкостью вспоминает все, что она ему рассказала, и подытоживает ее историю.

«Так пациенты видят, что у меня нет секретов и что я все помню. Пострадали мои глаза – но не мой мозг. И, конечно, если я сделаю ошибку, пациент сможет меня поправить».

Я украдкой заглядываю в записи, которые он сделал, пока слушал женщину. Прочесть их невозможно – не потому, что у него, как у всех врачей, ужасный почерк из палочек и галочек, которые надо потом расшифровывать. Несмотря на то, что он честно пытался писать крупно и разборчиво, строки налезают одна на другую – на странице единая полоса из жирных, нечитаемых линий. Я удивлена. Очень легко было забыть, что он не видит. К счастью, он не зависит от этих каракулей: обычно Уэйнепль диктует все необходимое сразу после осмотра, и отпечатанные материалы заносятся в карту. Если по какой-то причине надиктовать не удается, уверенно сообщает мне он, секретарь восстанавливает данные по его записям. Я воздерживаюсь от комментариев. Он не видит, на что похожи его записки, и я считаю, что не мне ему это разъяснять.