Лиза Сандерс - У каждого пациента своя история

Дженнифер сидела на постели, наклонившись вперед и упираясь руками в колени. Запотевшая кислородная маска закрывала ее лицо, словно современная версия покрывала в гареме. Она бросила на нас мутный взгляд, слишком поглощенная тем, чтобы продолжать дышать. В карте из отделения неотложной помощи было указано, что ей 31 год, но мне она показалась гораздо старше.

Она была миниатюрная, худая, с тонкими чертами лица, огрубевшими, судя по всему, от нелегкой жизни. Кудрявые высветленные волосы разделял пробор, по бокам его чернели корни отросших волос. Светло-голубые глаза когда-то, наверное, были очень красивы, но сейчас казались выцветшими, безжизненными. Ее кожа от солнца стала темно-коричневой, а когда она заговорила, между пожелтевших от табака зубов показалась темная дыра на месте нескольких потерянных. Руки были жилистые, ключицы торчали, а кожа на лице свисала, словно была ей велика. На шее явственно вырисовывались мышцы, напрягавшиеся при каждом вдохе; ей приходилось прикладывать немало усилий, чтобы дышать, хоть кислород и подавался через маску.

Кларк ободряюще мне кивнул; я сделала шаг вперед и представилась пациентке. Объяснила, что мы – ее врачи, и спросила, с какими жалобами она обратилась. Дженнифер сказала, что все тело у нее болит. Она была наркоманкой. Но чувствовала себя неплохо. До прошлой недели. Тогда началась эта головная боль. Она говорила короткими рублеными предложениями, всего по паре слов, прерываясь, чтобы сделать очередной вдох. Появилась потливость по ночам. И лихорадка. А теперь она задыхалась. Постоянно. И в груди болит. Когда дышишь.

Внезапно она закатила глаза, и все ее тело содрогнулось в приступе кашля. Дженнифер схватила платок и поднесла его ко рту под маской. Она судорожно глотала воздух, спазмы разрывали ей грудь. По щекам катились слезы. Наконец кашель успокоился. Она вытерла губы платком и показала мне мокроту с кровью. «Думаю… Я умираю», – прошептала она, промокнув лицо краем одеяла. Я попыталась успокоить ее, с горечью думая, что это, скорее всего, правда.

При осмотре я не обнаружила жара, но сердцебиение было учащенным, и дыхание тоже. Несмотря на то, что ей в маску подавалась воздушная смесь с 50 % кислорода (в обычном воздухе его всего 20 %), ей его не хватало. Насыщение крови кислородом равнялось 90 % (в норме 100 %). Шея пациентки была напряжена. Она не могла опустить подбородок на грудь – характерный симптом менингита, инфекции, поражающей оболочки мозга. Приложив стетоскоп к ее груди, я различила хрипы – они напоминали звук сминаемой бумаги.

Анализ крови, взятый врачами в отделении скорой помощи, показал повышенное число лейкоцитов. На рентгене грудной клетки просматривались белые пятна, напоминающие облака, размером с мячик для гольфа.

На сестринском посту мы с Кларком еще раз прошлись по всем данным, пытаясь как-то их систематизировать. У нее могла быть инфицирована не одна система или орган: вероятно, у Дженнифер развилась пневмония, но и менингит также не исключался. Будучи шприцевой наркоманкой, напомнил мне Кларк, она могла занести бактерии с кожи непосредственно в кровоток. Эти агрессивные агенты могли проникнуть куда угодно, инфицировать любую часть организма. Вполне возможно, что бактерии попали в легкие, заразили сердце и мозг. В отделении скорой помощи ей начали давать антибиотики широкого спектра. Нам следовало сделать пациентке КТ головы и пункцию спинномозговой жидкости, чтобы проверить, нет ли менингита, а также эхокардиограмму, чтобы убедиться, что сердце не поражено.

Пока я писала направления, у Кларка сработал пейджер. Вызывало отделение неотложной помощи. Туда поступил новый пациент, и нас ждали внизу. Кларк бросил взгляд на палату Дженнифер, прикидывая, закончили мы с ней или нет. Его пейджер опять настойчиво запищал, и тогда Кларк встал, пересмотрел еще раз мои записи и оставил меня заканчивать, а сам побежал вниз.

Когда я закончила писать, то отложила карту и пошла еще раз взглянуть на пациентку. Она лежала на спине, но выглядела еще хуже, чем раньше. Волосы пропитались потом, грудь тяжело вздымалась при каждом вдохе. Мне надо было бежать в отделение неотложной помощи, но я просто не могла оставить ее одну. Действительно ли она выглядит хуже, или это просто страхи неопытного интерна? Я не могла ответить на этот вопрос, но очень боялась, что уйду – а она умрет.

В палату вошел медбрат и дал пациентке альбутерол – препарат, облегчающий дыхание. Терзаясь сомнениями, я вышла за ним в коридор и спросила, как она, на его взгляд, выглядит.

– Видал я и похуже, – сказал он мне и поспешил по своим делам.

Я же так и осталась в дверях палаты. Мне не хотелось уходить, потому что она выглядела совсем больной, но я не знала, чем ей помочь. Почему я волновалась за пациентку сильнее, чем ординатор или медбрат? Они-то наверняка повидали больше моего. И все-таки я не могла избавиться от беспокойства. Я вытащила из кармана карточку, на которой Кларк записал номер своего пейджера. Но прежде чем я успела ему позвонить, Дэвид Роэр, штатный врач, появился в отделении. Это был мужчина слегка за 40, с темными волосами и симпатичным открытым лицом. Он приветствовал меня со своей обычной улыбкой и спросил о новой пациентке. Я представила ему краткий отчет и поделилась своими опасениями, а потом вошла за ним в палату. Он коротко переговорил с Дженнифер, потом провел быстрый физический осмотр. Я проводила Дэвида до сестринского поста, чтобы скорее услышать его мнение.

– У пациентки вот-вот остановится дыхание, – голос его звучал мягко, без тени упрека. – Ее надо срочно везти в реанимацию. Судя по всему, придется интубировать.

Услышав эти слова, я испытала острый стыд. И облегчение.

Конечно же, именно так и следовало поступить! И почему я сама об этом не подумала? С пылающими щеками я бросилась оформлять перевод пациентки в отделение интенсивной терапии. Как только ее туда перевезли, я побежала вниз, в отделение неотложной помощи, чтобы осмотреть следующего больного. Остаток дня пролетел незаметно за обычной суетой: новыми больными, результатами анализов, выписками тех, кто отправлялся домой и тому подобным.

Когда я, наконец, разделалась со всеми заданиями и поднялась в дежурку на шестом этаже, небо на востоке уже светлело. Я очень устала, но уснуть не могла. Я перебирала в уме все, что произошло с Дженнифер, и пыталась понять, как могла так ошибиться с планом лечения, который тщательно разрабатывала для нее – с планом, который не учитывал самую острую и опасную проблему, затрудненное дыхание. Она же была у меня перед глазами! Когда ее состояние стало ухудшаться – а иначе и быть не могло, – я заметила, что она тяжело, очень тяжело больна, то есть являет собой тот пример, о котором мне столько говорили. Это осознание, как ни удивительно, не помогло мне понять, что же следует делать. Вывод, к которому я пришла в первый месяц интернатуры – и к которому неоднократно возвращалась в дальнейшем, – заключался в том, что просто распознать тяжелое состояние больного на глаз – это лишь первый шаг.