Сабина Шпильрейн - Опасный метод лечения шизофрении

Следует отметить еще дальнейшую аналогию с языком сновидений: Балли показывает мне, что все суффиксы, как и наречия времени, заимствованы у пространственных представлений: например, французское «apres» образуется из «pres» = «близко», «у» (в пространственном отношении); «tard» = «поздно» из латинского «tardus» = «медленно» (как движение в пространстве) и т. п.

Теперь я хотела бы, на собственный страх и риск, осмелиться на одно объяснение. Балли предостерегает меня именно от искушений такого рода. И поэтому я хочу представить мое утверждение не как гарантию, а как возможность, которая, однако, кажется мне более чем вероятной.

Мы представляем себе, что язык образуется в предсознательном. Если словесный язык образовался бы сознательно, то почему он так мало приспособлен к нашему сознательному мышлению и показывает так много общего с образной речью сновидения? Почему понятие направления времени во многих языках также выражено не полностью, соответственно, почти не существует? Почему, как и в сновидении, длительность выступает на месте направления? Почему прошедшее более состоятельно по отношению к настоящему и будущему, как это четко видится в русском языке? Потому что словесный язык в этих случаях создает свое представление, как и сновидение, из предсознательного материала. Если это случайно, что Балли признает сразу же, почему язык также не должен предъявлять механизм представления времени посредством пространственного? Если сам Балли говорит, что все приставки, равно как и наречия времени, заимствованы у пространственного представления! Среди приставок, обозначающих в русском языке будущее время, наиболее часто мы встречаем «на», «по» и «с». Дословно «на» означает поверх; «по» означает распространение над чем-либо. Русское «напишу» (ich werde schreiben) дословно означает «пишу на чем-либо»; «я попишу» (ich will ein wenig schreiben) означает «пишу над чем-то». Теперь я утверждаю, что и в языке в основе представления о направлении времени лежит подсознательное пространственное представление: если мы понимаем действие написания в нашем примере как линейное, распространяющееся в высоту движение, то это движение подавляется или заглушается чем-то, что приносится «сверху» или «над». Предсознание понимает, как мы раньше видели (пример представления двух часов посредством двух участков пути), эту линию движения как расстояние в пространстве. Как такой пространственный путь, мы представляем себе длительность или имперфект, из которого посредством подавления длительности мы образуем перфект. В моем предположении я укрепилась еще и тем, что приставка «на» не во всех случаях действует с подавлением длительности: мы связываем с действием идею множества, если «на» понимается как нагромождение: «я говорю глупости» значит просто «я говорю глупости», «я наговорю глупости» значит «я буду говорить много глупостей». Это не единственный случай, где «на» имеет это дополнительное значение: имеется весьма много случаев, когда «на» одновременно действует с подавлением длительности и размножительным образом. Для пространственного представления при образовании временного направления мне также характерным кажется немецкое обозначение «будущего времени» – то, что добавляется к существующему. В то время как русские связывают с идеей будущего времени представление подавления длительности – немцы, скорее, получили представление продления длительности. Эти представления едва ли сознаются нами. Их причина – в первоначальных, происходящих из предсознательного представлений длительности как пространственного пути.

Языковеды принимают закон инертности или инерции более старых языковых форм. Но что такое инерция? Природа не знает состояния покоя. Инерция, которая противостоит любому развитию, поэтому является силой, действующей в нас в противоположном направлении стремлением уподобить все новое существовавшему, порывом переживать произошедшее все снова и снова. Если мы динамично воспринимаем инерцию, как уже упоминалось, то можно без труда объединить знания лингвистов с нашими.

Прекрасным для нас доказательством является следующий пример: Балли подчеркивает, что при переходе из одной грамматической категории в другую во многих языках слово приобретает не только признак новой категории, а также признак, который говорит о его принадлежности к прежней категории. Пример: давайте возьмем глагол «обращать внимание». Если этот глагол станет существительным, то он приобретет именной суффикс «-ung». Из глагола «обращать внимание» образовалось существительное «внимание». Именной суффикс «-ung» указывает на новую категорию, категорию существительного. Но одновременно этот суффикс указывает на прежнюю глагольную категорию, потому что суффикс «-ung» приобретают только существительные глагольного происхождения.

Недостаточно сказать, что сновидение, которое является образным мышлением, не может представлять абстрактное понятие направления времени. Если бы сновидению требовалось это понятие – оно также смогло бы представлять его. Это прямо-таки критерий нашего сознания, что он живет в нашей жизни, т. е. из длительного временного пути мы вынимаем определенную, постоянно меняющуюся длительность, которую мы называем настоящим временем, и по отношению к этому настоящему мы различаем в одном направлении прошедшее, в другом – грядущее. Хороший пример здесь снова дает язык. На одной из своих лекций Балли использовал парадокс, что время у consecutio teporum (concordance des temps) совсем не является временем. Так, французы говорят: «Paul a annoncé qu’il viendra demian» и «Paul а annoncé qu il viendrait demian» 323,324. При этом Поль в обоих случаях придет в один и тот же день! Для других языков, например, русского, здесь правильны другие факты. Они в обоих случаях говорят, «что он придет».

В то время, когда мы ищем статичную точку в струящемся времени, к которому относим все, – мы совершаем в предсознательном именно противоположное – все, что мы сейчас переживаем, уподобляем пережитому ранее. Но это ранее пережитое мы переживаем в настоящем, и поскольку настоящее является постоянно изменяющейся длительностью, переживаем его как будущее, как становление. Предсознательное осознает общую длительность, которая для него, как мы объясняли ранее, является настоящим и будущим. Это «быть здесь». Лишь со временем ребенок узнает, что то, что он желает, также может быть «не здесь». Так образуется идея настоящего и будущего с одной стороны = «быть здесь» и идея прошлого с другой = «не быть здесь». Так же сновидению не нужно знать больше о прошлом.

Отсюда еще одна значительная часть к тому, что мы понимаем под понятием времени, т. е. к абстрактному понятию направления времени. Чтобы осуществить идею времени, мы должны суметь отличить противоположности. По Фрейду, в сновидении, как и у ребенка, противоположности не исключают друг друга. Мы не должны понимать предложение абсолютно. При полной неспособности к исключению противоположности было бы совершенно невозможно образование представления. Я думаю, что каждый раз мы заново изучаем овладение противоположностей при каждой новой психической операции. При каждом импульсе вытесняется противоположный импульс, при каждом представлении – противоположное представление, которое мы должны подавлять. При одной психической операции мы умеем овладевать противоположностями, при другой – снова нет. Ребенок как предсознательное мышление овладевает противоположными представлениями очень несовершенно. Часто направление представлено наоборот, в сновидении или во время одного и того же сновидения. Я собрала многие примеры того, как одна мысль, которая появляется в одном фрагменте сновидения в символике воды, выступает в другом фрагменте в символике огня. Это, чтобы найти пример, можно было бы пронаблюдать в статье Флурнуа 325, в которой речь символически идет о воде и огне. В последнее время я изучала эти факты обращения в противоположность на случае мотонической афазии с алексией, аграфией и т. д. 326.