Алексей Смирнов - Записки невролога. Прощай, Петенька! (сборник)

Титов между тем перешел к приседаниям.

– Если хочешь быть здоров – закаляйся, – одобрительно протрубил Франкенштейн. В этот момент в галерею вошли случайные искусстволюбы, и Лев Анатольевич, схватив пояснительную фотографию, поспешно сел на место.

Санитарный инспектор не вернулся.

Вместо него прибыл серьезный человек, содержатель крупного газетного холдинга. Это был грузный седогривый лев, исполненный очей, по совместительству – орел небесный, ибо слыл уроженцем кавказских гор. Но может быть, то были долины. Он мог позволить себе одеваться на манер шикарного папика, однако предпочитал джинсовую простоту; лев молодился и рыкал, раскрывая золотозубую пасть; из выреза футболки топорщилась грудная грива. Матерно рыкая, засоряя мир идеальных форм похабными умопостроениями и предчувствием простатита, лев остановился перед Львом Анатольевичем и пренебрежительно скривился. Он поковырялся в мохнатом ухе, и Франкенштейн подошел ближе.

– Ну и в чем тут цимес? – осведомился магнат.

– Да цимес там же, где у твоих ален и филиппов, беременных от пришельца третьим разводом, – отозвался Франкенштейн. – Дело верное. Для первой полосы.

Лев покрутил башкой.

– Я многое могу, но даже я не сумею повесить это на первую полосу. В цвете.

Тот пожал плечами:

– Заретушируй. Читатели еще сильнее возбудятся.

Магнат пощелкал пальцами:

– А драма где?

– Тебе мало драмы?

Они приятельствовали давно; магнат сколотил состояние на расчленителях и бракосочетаниях порнозвезд. Его стараниями маленькая галерея Франкенштейна со всем ее эксклюзивным ливером распухала до размеров Лувра, а уж по значимости для общественного мнения превосходила последний десятикратно.

Они беседовали, не замечая присутствия Льва Анатольевича. Черниллко скромно молчал, всегда готовый генерировать идеи и ждавший, когда его пригласят.

– А нос у него скоро провалится? – задумчиво спросил издатель. – А мозги потекут? Общественность хочет интриги.

– Да ты посмотри на его нос! – Франкенштейн схватил Титова за уши и повернул к магнату лицом. – Куда ему дальше проваливаться?

– Ну так это он такой уродился. Ведь правда? – обратился магнат к экспонату.

Лев Анатольевич был вынужден кивнуть.

– Не пишите, что уродился, – вмешался Черниллко. – Оставьте читателям пространство для воображения. Читатель сам додумает интригу – не в этом ли задача литературы? И вообще искусства. Про Черный Квадрат додумали, чего и не было. А не было ничего.

Магнат с интересом посмотрел на скульптора.

– Вы еще будете мне разъяснять задачи литературы, – пробурчал он. – Хорошо, я поставлю на первую полосу.

Газета вышла, и загудел резонанс.

Лев Анатольевич сердито перечитывал заголовок: «Мутант-сифилитик идет с молотка».

– Почему же мутант? – возмутился он.

Черниллко восторженно аплодировал и смеялся; результат начинал превосходить его ожидания.

– Там все мутанты, особенно которые с эстрады… Не замечал? Мы их подвинули, дружище. Теперь застолбим авторские права и настрижем процентов с сувениров. Матрешки начнутся, игрушки, маечки, кепочки…

Посетителей заметно прибавилось. Очередей не было, зато приходили сплошь важные люди, хорошо знавшие, чего хотят. Газетный магнат, оприходовав сенсацию, мгновенно забыл о Льве Анатольевиче. Он относился к сенсациям, как относятся к придорожным труженицам тыла и переда. Он разрядил обойму и пошустрил себе дальше вразвалочку. Но камень – он же семя – был брошен, и круги разошлись – они же разветвились ростки, сплетаясь в плющ.

Явилось радио, столкнувшееся в дверях с телевидением. Они долго препирались, не уступая очереди.

Титову дали слово. Вернее, взяли его у него.

– Так, это все неинтересно, – нетерпеливо констатировал репортер, когда Лев Анатольевич замолчал. – Ваши рассуждения об искусстве очень содержательны, но вы берете чересчур высоко. Наша аудитория – люди простые. Расскажите, где и как сильно у вас болит.

– Оно совсем не болит, – отрезал Лев Анатольевич. Он уже свыкся со своим положением и начинал ощущать себя королем на горе. В нем проступила творческая надменность, а самомнение дернулось вверх.

– Это плохо, – интервьюер пожевал губами. – О чем же писать?

Лев Анатольевич положил фотографию на колени.

– Болит вот здесь, – сказал он проникновенно и прижал руки к груди.

– Это хорошо. Гриша, возьми крупный план, – обратился репортер к кому-то за плечом. – Но ваше лицо ни черта не выражает. Харизма есть, но застывшая.

– Лева, поплачь, – попросил Черниллко.

Сознавая, что скульптор худого не посоветует, Лев Анатольевич скривил сухое лицо.

– Не надо крупного плана, – приказал репортер оператору.

…Счастливый Франкенштейн знакомился с медийными материалами, где выставку называли хамством, идиотизмом и развратом.

Кто-то бросил в окно кирпич, и об этом сразу же написали, приглашая к дискуссии.

– Я не художник, – застенчиво признавался Франкенштейн. – Я собиратель. Перечитайте Шопенгауэра. Наш экспонат выражает безрассудную волю, и я постарался, чтобы вы получили о ней представление. Это цветок бытия. Это вброшенность цветка в бытие, перечитайте Хайдеггера. Если это бытие вас чем-то не устраивает, это ваши проблемы. Можете не быть. Можете сдохнуть.

Державший нос по ветру газетный магнат ненадолго вернулся к покинутой теме. В его газете написали, что экспонат под названием «Без семьи» вынашивает планы переменить пол и выйти замуж за известного телеведущего, который тайно уже тоже давно изменил пол и подумывает родить экспонату двух сиамских близнецов. Генетики-консультанты обещают, что левый родится с деревянным протезом, а правый будет перемножать в уме шестизначные числа.

После этого Черниллко предложил опубликовать номер счета и собирать пожертвования. По его мнению, время настало.

Титова пригласили в политические теледебаты и еще в одно жюри, судить викторину для старшеклассников.

Вскоре галерею посетил доктор, не столь давно отказавшийся вылечить Льва Анатольевича. Доктор был деловым человеком и сделал Титову интересное предложение.

Доктор выглядел респектабельно и выказывал почтение, которого Лев Анатольевич при первой встрече не уловил. Доктор произвел на него впечатление жестокого весельчака, однако нынче держался серьезным и давал понять, что готов общаться на равных.

Черниллко всячески оберегал экспонат от разрушающего воздействия любопытной среды. Он подскочил со словами:

– Экспонаты трогать руками не разрешается.

Добавил:

– Отвлекать их разговорами тоже нельзя.

– Я поговорю, все равно больше никого нет, – возразил Лев Анатольевич. – Это доктор.