Алексей Смирнов - Записки невролога. Прощай, Петенька! (сборник)

– Но это же не я!

– Ну и что! Кому это важно!

– Как же не важно?.. Кто это такой?

– Это Черниллко. Мы объяснили, что варвар попал в тебя кислотой и поэтому маска. Видишь – доктор тоже в маске. Только в докторской, марлевой.

– Это подделка! Дешевая мазня!

– Не подделка, а талантливая копия…

– У него вообще нет никакого аффекта!

– Как это нет? – горячился Франкенштейн. – У него уже есть аффект!

– Да откуда же?

– Да оттуда же!

– Ногти?..

– Нет! Просто ноги помыл и плюнул в воду! Девушка выпила…

– Я буду судиться!

– И что ты предъявишь? У тебя и аффекта больше нет.

…Лев Анатольевич в смятении посмотрел на место, где еще недавно расцветал первичный аффект – ныне всосавшийся полностью и гулявший с экскурсией по сосудам, подбираясь к мозгам. Аффект, полный хищного любопытства, знакомился с внутренней подноготной панорамой. Предметом беглого осмотра была сама жизнь, где все попеременно выступают то экспонатами, то экскурсантами.

По вечерам, когда съедена запеканка, врачи и больные, прислушиваясь к вою ветра, людей и кухонных собак, сдавленными голосами рассказывают друг другу истории о Черном Докторе.

Черный Доктор приходит ночью, когда его не ждут.

На нем черный халат, черные бахилы, черная шапочка, грязно-белая марлевая повязка и ослепительно-белый галстук. В одной руке он несет черный фонендоскоп, а в другой – чемоданчик с черным крестом.

Когда Черный Доктор проходит тихими коридорами, в реанимации кончается кислород, в гинекологии наступает семинедельная беременность, а в детском отделении начинается поголовный понос. Дежурные врачи и сестры засыпают мертвецким сном друг у друга в объятиях. Черный Доктор минует пищеблок, и там обнаруживается недостача масла.

Тех больных, кто клянется, будто видел Черного Доктора, переводят в психиатрический стационар. А докторам, которые его видели, велят заткнуться под страхом строгого выговора.

Однажды Черный Доктор задержался у одного дежурного врача.

Сели они играть в шахматы.

А Черный Доктор и говорит:

– Давай халатами поменяемся.

Ну и поменялись.

Дальше все пошло, как обычно: понос и агония, но никто и не пикнул, потому что все видели, как ходит Белый Доктор, а значит – все под контролем.

– Итак, Амундсен, что там с полюсом?

– Я иметь неважно говорить по-русски. Я хорошо искать полюс, но нет его, нет нигде.

– Как же так? Как вы можете говорить, что полюса нет? Вы приехали в русское географическое общество и говорите, что нету полюса?

– Увы! Я ехать и не знать. Полюс искать везде, я не могу знать.

– Ничем не могу вам помочь. Ступайте в ваше общество, ищите полюс.

– Они не знать! Они приглашать меня, они посылать меня сюда…

– Что это за географическое общество, если нет полюса? Они обязаны, если приглашают!

– Я посмотреть хорошо еще один раз, но прошу пропустить.

– Без полюса это просто смешно. Пропустить не могу.

– Но у меня очень сильно, сильно болеть живот. Я не спать, не есть, только бежать. Туда и сюда, туда и сюда, весь ночь.

– Найдите полюс и приходите. Доктор выгонит вас без полюса.

– Умоляю!

– Видите – очередь? И все с полюсом. Идите отсюда, Амундсен.

Николай замолчал, и все ходили на цыпочках.

Потом он начал невнятно мычать из самой своей глубины, и окружающие всполошились.

Они прислушивались:

– Что с тобой, дорогой?

Николай не говорил ничего вразумительного, и его отвезли к доктору.

Никем не ставились под сомнение ранимость и чувствительность Николая. Это объяснялось его строением. В отличие от других, он был вывернут наизнанку. Поверхностью Николая выступала не кожа, а серое мозговое вещество. Спинной мозг, обычно скрытый внутри позвоночника, в его случае обнажился и равномерно растекся, окутывая Николая наружным коконом. Под серым веществом находилось белое, еще – ниже – внутренние органы, сосуды и так далее. Поэтому понять, на что он жалуется, было трудно из-за удаленности речевого аппарата. В целом Николай представлял собой округлое образование, похожее на светлый огурец и сочившееся трепетным перламутром. На малейшие прикосновения он отзывался болезненной дрожью. Николай всегда сидел в кресле, так как ходить ему было нечем.

Родные и близкие боялись, что вдруг он выбросится из окна.

– Что ж, – сказал доктор, – посмотрим!

Он уложил Николая на стол и разрезал серое вещество скальпелем. Потом вскрыл белое, рассек мышцы и фасции, осторожно раздвинул органы – иные вынул, чтобы не мешали смотреть. В сердцевине обнаружилось лицо, которое безобразно гримасничало и материлось.

– Голова! – хрипело лицо. – Весь исчесался.

Доктор понимающе кивнул и рассек лицо. Открылась всклокоченная шевелюра.

– Да у него вши, – с облегчением вздохнул доктор и отправил сестру за специальным шампунем.

– Скажу вам честно, – признался главврач. – Я нахожу этот почин обременительным.

– Почему? – быстро спросил репортер и весь подобрался.

– Потому что колошматят и мешают рожать. Что ни день, то доска. Роддом трещит, фундамент проседает! Являются делегациями. Возлагают цветы, читают стихи, играют скрипичные концерты. Окуривают, кадят, устраивают молебны!

Репортер повернулся к камере и зачастил, делая большие глаза:

– Как видите, не каждому по душе такая слава родильного дома! Но что же делать? В старину можно было не покривить душой, сказав, что такой-то поэт, писатель, политик или композитор родился в таком-то доме. Вешалась мемориальная доска. Все было просто. Другое дело современность! Выяснилось, что в этом роддоме родилось… подскажите мне поточнее?

– Десять поэтов, – скорбно отозвался главврач. – Четырнадцать прозаиков. Восемь композиторов. Три художника. Двадцать четыре деятеля партии и правительства. Это пока! Нас еще ждут открытия! И еще здесь выступал Ленин.

– Вы полагаете, что доски опасны для здания?

– Сами полюбуйтесь – живого места нет. Роддом скоро рухнет. И невозможен никакой режим. Никто не спит. Младенцы не берут грудь. Сплошные мероприятия – то в пионеры принимают, то вечную память поют, то просто окружат и молчат. Это производит неприятное впечатление. Вот вы? – набросился вдруг главврач на пышную даму, сунувшуюся с бумагой. Репортер отступил, изнемогая от своей удачливости. – Что? Опять доска? Для кого? Кто еще народился?

– Умер, – надменно молвила дама.

Главврач попятился.

– Что, еще кто-то умер? – спросил он хрипло.

– Будущий композитор. Акушерка утопила его в ведре, чтобы не мучился. Две с половиной головы. У нас музыкальная династия!