Майа Шалавиц - Жизнь и ее суррогаты. Как формируются зависимости

В моем случае даже до того, как я стала зависимой, я уже не принимала двусмысленные правила флирта и ухаживания, и это было главной причиной моих любовных неудач. Например, я не понимала, как надо флиртовать; я всегда считала флирт изощренной формой лжи, потому что в этот период люди никогда не раскрывают свои истинные намерения. Поскольку я привыкла подходить ко всему открыто и прямо, то сразу бросалась на шею мужчине, который мне нравился, и, естественно, результат всякий раз оказывался катастрофическим. Моя эмоциональная прямота, вера в то, что ум – это достоинство (к несчастью, это часто не относится к женщинам, особенно молодым), в сочетании с искренностью отпугивали молодых людей, которые быстро отступали. Сейчас, оглядываясь на свою юность и молодость, я с сочувствием смотрю на тогдашнюю мою личность, но тогда каждый отказ лишь усугублял мое негативное отношение к себе.

Эта стратегия в соединении с моей наклонностью, скажем так, упорствовать, невзирая на отрицательные последствия, сослужила мне плохую службу. Начиная с моего первого любовника, это означало, что я путалась с самыми неподходящими людьми, часто с парнями, которые открыто говорили, что не любили меня. Я терпела почти все виды наплевательского к себе отношения, радуясь, что у меня есть хоть какой-то секс и видимость любви, и такие отношения подчас длились годами. Хуже того, мне так нужны были любовные отношения, что я не разрешала себе видеть их нездоровую сущность.

Действительно, я вступила в романтический возраст в наименее романтическую эпоху в американской истории: в конце семидесятых и начале восьмидесятых, когда идеализм шестидесятых уступил место низкопробному бесстыдству. Это было время повальных разводов, время, когда человека, бросившего жену и детей ради того, чтобы «найти себя», не клеймили позором, а идеализировали. Стиль жизни сместил все нравственные ориентиры, особенно в головах юных девочек. Взрослые мужчины изнывали от вожделения к пятнадцатилетней Брук Шилдс, мурлыкавшей: «Вы хотите знать, что у меня надето под джинсами? – Ничего». Нам говорили, что мы должны стремиться к удовольствиям, а ансамбль Knack пел: «Хорошие девочки так не поступают». Мы не имели внятных суждений о сексуальных домогательствах и изнасилованиях на свидании – парни и мужчины, пытающиеся добиться своего, невзирая на ваши желания, были просто частью жизни. Предполагалось, что вы всегда должны хотеть и не «залипать». Был потерян шаблон слова «свидание» – оно само безнадежно вышло из моды, став реликтом «Счастливых дней» пятидесятых годов. Секс пропитал все, но любовь стала призраком – и это в лучшем случае.

Нет поэтому ничего удивительного в том, что книга Пила и Бродского «Любовь и наркотическая зависимость», где утверждалось, что любовь есть форма зависимости, стала бестселлером 1975 года. Целью авторов было снять позорное клеймо с зависимости, сравнив ее с самым здоровым, самым естественным чувством – любовью. Но, учитывая культурный контекст того времени, книга не столько уменьшила представление о патологической природе зависимости, сколько представило любовь как патологию.

За книгу с готовностью ухватились представители движения созависимости – они увидели в ней подкрепление своим идеям о страданиях людей, вступавших в отношения с зависимыми или воспитанных ими. В 1991 году Робин Норвуд, автор книги «Женщины, которые слишком сильно любят» (1985) порекомендовал ее всем таким женщинам. Мелоди Битти, написавшая «Никакой созависимости» (1986), стала еще одной ключевой фигурой движения, выросшего на гребне паники по поводу возникших в восьмидесятые и девяностые годы страхов относительно всех, кого коснулась наркотическая зависимость. Навязчивые мысли о любимом вскоре становятся симптомом болезненного пристрастия созависимости. Желание провести всю жизнь с новым партнером считалось в такой ситуации нездоровым и ненормальным. Всякое любовное поведение, напоминающее зависимость, является знаком, предупреждающим об опасности: такие отношения надо рвать, чтобы на корню задушить зарождающуюся созависимость.

Выросшее из 12-ступенчатой программы движение созависимости было, таким образом, проникнуто идеей о том, что наркотическая зависимость – это болезнь. Но если зависимость – болезнь, то и нездоровая созависимая любовь тоже должна считаться болезнью. При этом совершенно игнорировалась роль обучения и культуры, а также их взаимодействие с биологией и психологией. «Печальная ирония заключается в том, что наш труд создал клеймо еще одной болезни, перед которой человечество бессильно», – писали Пил и Бродский в 1991 году в предисловии к новому изданию «Любви и наркотической зависимости», когда эпидемия борьбы с созависимостью была в самом разгаре. Они хотели показать, что нормальная любовь может быть извращена из-за навязчивости и превратиться в аналогию наркотической зависимости, но на самом деле их книгу истолковали как наставление в том, что все отношения суть не более, чем зависимости, а любовь – это нечто бредовое и эгоцентрическое.

Такая логика оказалась очень подходящей для индустриального духа времени в Америке семидесятых и восьмидесятых годов. Психология, отвергнув эволюционные идеи о человеческом поведении, так как они были запятнаны расизмом, сексизмом и евгеникой, считала индивидов самодостаточными. Биологические факторы стали считать несущественными. Для того чтобы быть счастливым, человеку никто не нужен. Надо лишь актуализировать и раскрыть свой потенциал. Как говорили по этому поводу некоторые феминистки: «Мужчина нужен женщине, как велосипед рыбе», а специалисты по самопомощи утверждали: «Вас никто не полюбит до тех пор, пока вы не полюбите себя сами». Некоторые из этих идей были неплохим противовесом биологическому детерминизму, но их авторы все же зашли слишком далеко.

Биология делает всех нас без исключения социальными существами, общественными животными. Теперь мы знаем, что мы намертво связаны с другими людьми – психологически и даже физически. Для того чтобы у ребенка правильно развивалась система борьбы со стрессом, его (ребенка) надо часто держать на руках и ласкать; если ребенка регулярно не ласкают близкие и хорошо знакомые ему люди, то он рискует вырасти с букетом психиатрических и поведенческих расстройств. До того как специалисты осознали этот факт, в детских приютах для младенцев, где за ними ухаживал сменный персонал, умирал каждый третий ребенок – главным образом от отсутствия индивидуализированной любви. Впервые это заметили в сороковые годы, когда психоаналитик Рене Спитц сравнил состояние здоровья детей, находившихся на попечении медсестер в стерильных условиях госпиталя, с состоянием здоровья детей, находившихся на попечении заключенных матерей, которым разрешили держать младенцев при себе. Все дети заключенных женщин выживали и обладали хорошим здоровьем, в то время как треть несчастных детей, находившихся в более комфортных условиях госпиталя, умирала, а у большинства выживших наблюдали задержку речевого развития. Без физической родительской ласки дети в буквальном смысле чахнут.