Виктор Смольников - Записки Шанхайского Врача

Военные инженеры выполняли работу чертежников. Из инженеров только единицы устраивались более или менее прилично. Врачи занимались частной практикой - некоторые из них стали обеспеченными людьми, а другие бедствовали. Создавались русские эмигрантские комитеты, которые никто не признавал. У меня имеется удостоверение личности, выданное полицией французской концессии Шанхая. В строке «национальность» напечатано: русского происхождения, не взявший никакого другого подданства. Французы понимали, что среди русских есть эмигранты, а есть неэмигранты, поэтому и придумали такую хитрую формулировку. А в английской половине Шанхая вообще не существовало документов. Отцы города, богатые бизнесмены, были так заняты торговлей и обогащением, что у них просто не было времени заниматься такой ерундой, как выяснение, к какой группе принадлежал тот или иной русский или иностранец. Англичане разрешили эту проблему гениально просто: никаких паспортов, никаких удостоверений личности.

Последние двадцать лет своей жизни в Китае я прожил в Шанхае. Об этом и пойдет дальше рассказ.

Я женился в мае 1940 года, за месяц до окончания медицинского факультета французского университета «Аврора» в Шанхае. Обвенчавшись, мы с женой переехали к теще на Тоншан роуд в район Хонкью, самый бедный район Шанхая. Он весь был построен из серого кирпича, и в 1940 году там были только улицы без домов или островки домов: японская артиллерия почти полностью разрушила его во время японо-китайской войны 1937 года. Улицы соединяли пассажи (переулки), достаточно широкие для проезда одного грузовика. В районе иногда попадались целые нетронутые бомбардировкой кварталы, серые и мрачные. А между ними лежали груды кирпича, кое-где собранные в кучу. Все они заросли сорняком и полевыми цветами и, в общем, выглядели довольно живописно.

Наш квартал принадлежал к числу нетронутых. На улицу выходили китайские лавчонки. На углу были ворота, ведущие в пассаж. Весь квартал состоял из четырех рядов домов. От ворот до последнего ряда шла главная улочка, от которой перпендикулярно отходили еще три. Каждый ряд представлял собой одно длинное строение, разделенное на десять-двенадцать домов стенами. К каждому такому дому примыкал садик, отгороженный от переулка стеной высотой в два этажа с деревянными двухстворчатыми воротами. Наш садик был вымощен кирпичом, покрытым зеленой плесенью от вечной сырости. Там ничего не росло.

Дом состоял из двух частей. Передняя его часть - это три комнаты, одна над другой, причем верхняя представляла собой чердак со скошенным потолком. Задняя часть - тоже три комнаты, с плоской крышей, окруженной кирпичным парапетом в половину человеческого роста. На крыше можно было отдыхать после захода солнца, покрываясь слоем сажи из соседних труб.

Между этими двумя частями дома вилась деревянная лестница, связывающая все комнаты вместе. Нижняя комната сзади служила кухней. Пол в ней был цементный, в углу располагался душ, прикрытый занавеской. Одна газовая горелка вместо плиты. В качестве туалета - выносная параша, которая размещалась за картонной перегородкой внизу под лестницей. Каждое утро приезжала металлическая бочка, китайцы опрастывали содержимое параш из всех домов и отвозили за город для удобрения полей. Зловоние в этот момент по всему пассажу было запредельным.

Теща моя поступила очень щедро. Она отдала нам чердак под спальню и комнату на втором этаже. Эту комнату разделяла на две части тоненькая фанерная перегородка, и у нас получилась гостиная и столовая. С мебелью тоже очень повезло. Моя двоюродная сестра, уезжая из Шанхая, подарила нам на свадьбу роскошный дубовый столовый гарнитур, который специально для себя заказывала. Стол и две тяжелые скамьи в испанском стиле XIX века, двуспальная кровать, столик и роскошное кресло, на котором невозможно было сидеть - только лежать. Скамьи были также неудобны: без спинок. Надо было выполнить акробатический номер, чтобы залезть на них. К счастью, нам мало пришлось ими пользоваться, так как есть все равно было нечего, а то, чем мы питались, можно было есть, стоя в спальной. В середине войны (речь идет о Тихоокеанской войне между США и Японией, начавшейся 7.12.1941 г.) мне удалось выменять весь испанский гарнитур на килограмм сала.

Я удачно окончил медицинский факультет и по отметкам имел право остаться интерном при университетской клинике. Однако интернам платили так мало, что этим правом могли воспользоваться только врачи из богатых семей, которых не трогала финансовая сторона вопроса: они могли без особого ущерба для себя за один вечер оставить в ресторане свою месячную зарплату.

Я попробовал найти себе место в Циндао. Это очень красивый порт на севере Китая, но там ничего не было. Без знания китайского языка ехать в чисто китайский город было бессмысленно. Да и культуры чересчур разные, что иногда оказывалось не просто препятствием при общении, а было сопряжено с опасностью для жизни. Рассказывали, например, такой случай. Доктора Гурченко из старшего выпуска случайно пригласили куда-то в провинцию принимать роды у любимой, пятой или шестой, жены китайского генерала. Генерал сидел тут же с револьвером в руке, предупредив Гурченко, что если ребенок или жена умрет, то он его застрелит на месте.

В итоге, не найдя ничего, я принял приглашение доктора Андерсона, с которым был знаком, помогать ему бесплатно в английской муниципальной больнице «Дже-нерал Госпитал». Это была большая многопрофильная больница, в которой Андерсон лечил своих платных пациентов, а также больных бесплатных отделений. Андерсон служил в английском объединении врачей «Доктор Маршалл и партнеры». Для меня эта работа была очень интересной, потому что я впервые встретился с больными, с которыми мог объясняться на общем языке: русском, английском или французском. В университетской клинике, где лежали одни китайцы, мы, русские студенты, находились в очень тяжелом положении, так как для заполнения истории болезни каждый раз приходилось прибегать к услугам китайских студентов, а не все они хорошо к нам относились.

С Андерсоном я проработал бесплатно девять месяцев, с июля 1940-го по март 1941 года, фактически до его отъезда из Шанхая. Андерсон был очаровательным человеком, с хорошим образованием, и практика в Шанхае, конечно, много дала ему как врачу. Ему не нравился Шанхай, и он уехал сначала в Англию, потом я видел его в Сингапуре. Тихоокеанскую войну он провел где-то в Бирме, и говорил о ней мало. Самым дорогим для него было воспоминание о том, как он стрелял из пушки. Андерсону надоела военная жизнь врача, и он уговорил знакомого артиллериста дать ему возможность пострелять из пушки. Тот согласился. Андерсон сделал несколько выстрелов и получил строгий выговор от генерала.