Виктор Смольников - Записки Шанхайского Врача

В период своей бесплатной работы с Андерсоном я пытался заняться и частной практикой, но прогорел буквально за три месяца. Частный кабинет пришлось закрыть, как только был израсходован последний уголь, которым я отапливал комнату в ожидании пациентов.

К частной практике я готовился несколько лет. Когда у меня бывали деньги от переводов на английский язык с немецкого, я ездил в Хонкью, не в тот район, где мне пришлось впоследствии жить, а в его богатую часть, которая была центром японской колонии в Шанхае. Там в магазинах, торгующих медицинским оборудованием, буквально за копейки можно было купить шприцы, иглы, тонометр для измерения давления, фонендоскоп для прослушивания грудной клетки, скальпели, ножницы и много других полезных вещей. Все это я копил для своей будущей частной практики, потому что других вариантов работы для русского врача в Шанхае совершенно не предвиделось. Все мы были свидетелями опыта бедного доктора Потапова, пожилого врача, который не сумел создать себе практику среди русской колонии (самой бедной из всех иностранных колоний) Шанхая и решил заняться иридодиагнозом. Ири-додиагноз - чистое шарлатанство, на которое мог решиться только голодный, доведенный до отчаяния человек. Суть иридодиагноза заключается в том, что, изучая через лупу радужную оболочку глаза, диагност по различным пятнышкам на ней устанавливает, чем человек болен.

Мне пришлось один раз лично столкнуться с этим методом. Я только что приехал в Шанхай для поступления в университет и заболел. Моя мать, по совету соседей, пригласила иридодиагноста. Тот пришел, достал лупу и стал изучать мою радужную оболочку, затем хмыкнул и сказал: «У вашего сына язва двенадцатиперстной кишки, и ему необходима диета из вареной картошки». Температура между тем ползла вверх. Тогда пригласили доктора Молчанова. Он осмотрел горло, нашел ангину и влил мне внутривенно акрифлавин, которым в то время лечили все инфекции (включая гонорею). Мне стало лучше.

Потапов был членом Общества русских врачей города Шанхая, и ему предложили на одном из заседаний выступить с докладом об иридодиагнозе, чтобы затем обсудить этот метод. Мы, студенты, присутствовали на этом заседании. На Потапова было жалко смотреть. После его доклада выступал доктор Бергер, окулист, который имел хорошую практику и Потапову, видимо, не сочувствовал, а поэтому говорил академично, зло и буквально уничтожил его. Большинство присутствующих поддержали Бергера. Сытые топили голодного. Формально Бергер, конечно, был прав, но можно было бы выбрать и другой тон для критики. Позже Потапов зарабатывал себе на жизнь тем, что ходил по домам и ставил клизмы по пятьдесят центов за сеанс. Не знаю, что с ним стало в конце концов, потому что после подачи прошения о получении советского гражданства в декабре 1942 года я ушел из Общества русских врачей, которое по своей политической направленности было антисоветским.

Что касается моей частной практики, то я смог ею заняться благодаря моему университетскому товарищу М.А. Вальтеру, который одолжил мне триста китайских долларов. На эти деньги я снял через две улицы от своего дома комнату с верандой у русской хозяйки, очень неприветливой и неприятной женщины. Веранду я превратил в приемную, в комнате был мой кабинет, и там стояла небольшая печка, которую я топил от трех до шести часов. В этот кабинет каждый день ко мне приходила жена, чтобы погреться у печки, так как на чердаке у нас отопления не было. Когда на улице было плюс четыре, на чердаке температура поднималась не выше плюс пяти градусов.

Из своих пациентов я хорошо помню только двух -царского генерала Цюманенко и молодого полицейского англичанина. Как-то я спросил жену, почему у меня остались в памяти только два пациента, и она ответила: «По-моему, у тебя только они и были». Это, конечно, преувеличение. Смутно помню какую-то женщину, которой делал внутривенные вливания бромистого натрия. Кто-то был еще... За три месяца пришли, наверное, человек шесть.

Цюманенко страдал от варикозного расширения вен на ногах (он был пехотным генералом, между прочим - из солдат, что раньше было событием почти невероятным), и я с ним возился несколько месяцев. Старик он был умный, много повидавший на своем веку, и мы с ним болтали часами, тем более что ни ему, ни мне делать все равно было нечего. У него не было солдат, а у меня пациентов.

Молодой полицейский англичанин, родом из Лондона, рыжий и рослый, пришел ко мне с острой гонореей. Он уплатил по счету, и это был первый гонорар, полученный мной полностью (у генерала денег не было, и он платил мне время от времени). Будучи уже здоровым, полицейский пришел ко мне еще раз и подарил серебряные запонки с гербом шанхайского муниципалитета, которые хранятся у меня до сих пор. Судьба этого человека трагична. Вторую мировую войну он отсидел в каком-то шанхайском концлагере, а после войны поступил на службу в полицию британской зоны в Берлине, куда поехали многие англичане-полицейские, для которых работы в Шанхае после войны не нашлось. Там он через некоторое время, как мне рассказывали английские полицейские, подарил все свое имущество какому-то немецкому ребенку и застрелился.

Девять месяцев, которые я проработал с Андерсоном, были для меня очень полезными. Бесплатное отделение давало возможность Андерсону много оперировать, а я во время этих операций должен был давать больным наркоз.

У Андерсона об анестезиологии были довольно поверхностные понятия, но именно это вселяло в него и в меня большую уверенность и обеспечивало наше спокойствие. «Если вы даете достаточно кислорода из баллона под маску, - любил говорить он, - то совершенно неважно, сколько эфира вы даете. Не обращайте на это внимания». Для сведения читателя сообщаю, что это мнение Андерсона не только неверно, но просто криминально. Однако в те «счастливые» годы нашего невежества в анестезиологии мы оба этого не знали. Он оперировал грыжи, удалял воспаленные аппендиксы, делал радикальные операции по поводу водянки яичка, вскрывал амебные абсцессы печени (в Шанхае это осложнение после амебной дизентерии встречалось часто), ампутировал конечности.

Жизнь операционной была наполнена событиями - как трагическими, так и комическими. Однажды я поставил пациенту диагноз: абсцесс печени. Печень у него была опущена на четыре пальца ниже ребер (в норме она не выходит за ребра), ее верхняя граница плохо различалась на рентгене из-за спаек. Андерсон вскрыл живот и буквально зарычал: «Будьте вы прокляты, Смольников! Печень совершенно нормальна!» Началось внимательное исследование больного. Больной, русский, получил штыковое ранение в область печени в Первую мировую войну. У него была парализована правая часть диафрагмы, из-за чего печень и опустилась. Никакого абсцесса там не было.