Виктор Смольников - Записки Шанхайского Врача

Естественно, книжные магазины я тоже не упускал из виду, тем более что был библиофилом. Кстати сказать, для библиофилов в Китае всегда существовали почти идеальные условия. В тот период, когда я начал интересоваться книгами вообще и составлять себе библиотеку, я учился в средней школе в Тяньцзине. В городе было много китайских лавочек, где торговали старыми книгами, скупленными у иностранцев, уезжавших на родину и не желавших возиться с таким тяжелым багажом. Тогда китайцы не разбирались в достоинстве книг и продавали их просто по весу: десять центов за паунд (фунт, 454 гр.). Какое же было наслаждение для начинающего книголюба купить три фунта Шекспира за тридцать центов! Билет в кино стоил двадцать центов. Конечно, искать редкую инкунабулу в Китае было бы бесполезно, но сколько же интересных и неожиданных книг там продавалось. Правда, это «эльдорадо» длилось недолго. Китайцы довольно быстро поняли ценность иностранных книг, но все равно книги стоили относительно дешево, а выбор был самый причудливый. У одного известного букиниста в Шанхае на бесконечных полках - и, по-видимому, без всякой системы - стояли труды отца гомеопатии Ганеманна, еврейская Кабала, роскошные издания Кама Сутры, устав полевой службы британской армии, вольтеровский «Кандид» с фривольными иллюстрациями в красках, каноны шотландских масонских лож, вся детективная и порнографическая литература англосаксов и Франции, ученые комментарии к Откровению Иоанна Богослова, работы Эйнштейна, книги на английском, немецком, датском, итальянском и всех других языках мира, исследование теории функционирования жироскопа, учебники санскритского языка и русского по старой орфографии, альбомы Рериха, книги Эразма Роттердамского, Стефана Цвейга, «Гете» Эмиля Людвига, отчет комиссии шанхайского муниципалитета о шанхайских публичных домах, масса других полезных и бесполезных книг и ни одного советского издания. Правда, в Шанхае был книжный «магазин Флита»: Флита там уже давно не было, в магазине сидел некий Карукес и торговал советскими книгами, однако, зайти туда «несоветскому» было просто немыслимо.

Первая книга, изданная в Советском Союзе, которую я держал в своих руках, - «Евгений Онегин». Ее привез брат моей жены, вернувшийся из Гонконга, после того как его забрали японцы. Книга была отпечатана на пожелтевшей газетной бумаге. Перед каждой главой - виньетка, отражавшая пушкинскую эпоху. Я был буквально потрясен. Я не верил своим глазам: какие же тонко чувствующие художники есть там до сих пор, - думал я.

Между тем Вторая мировая война делала свое дело, и, когда положение под Сталинградом для советской армии стало, насколько можно было судить по эмигрантским газетам, критическим, я подал документы на оформление советского гражданства. Это произошло 3 декабря 1942 года. Я написал письмо в советское посольство в Токио, потому что в Шанхае Генеральное консульство СССР было закрыто, и в нем обитали только два или три охранника. Побоявшись посылать письмо в Токио по почте, я придумал, как мне казалось, очень хитрый маневр.

Я решил послать своего рассыльного китайца в здание советского консульства передать мое письмо, рассчитывая, что его перешлют в Токио дипломатической почтой. Рассыльный отнес письмо вместо советского в японское генеральное консульство, которое находилось рядом, откуда письмо и вернулось назад с запиской (на официальном бланке), что оно пришло туда по ошибке и они мне его возвращают. Все было написано, как полагается: вежливо, корректно, по-английски, с подписью «Ваш покорный слуга» — такой-то. В общем, моя подпольная деятельность продолжалась часа два. В итоге письмо пришлось послать обычной почтой. Через месяц пришел ответ из советского посольства в Токио примерно следующего содержания: «Ваше письмо получено и отослано в центр. Как только будет ответ - известим».

Таким образом, я стал, как тогда называлось, «квит-подданным», то есть человеком, получившим квитанцию о том, что подал прошение о советском гражданстве. Название это было юридически неверным, потому что никакой квитанции я не получал, а было только сообщение, что получено мое письмо, хотя какое письмо - неизвестно.

Все же с этим ответом я имел право вступить в Общество граждан СССР города Шанхая, что немедленно и сделал, а после этого с полным правом и спокойной совестью пошел в магазин Флита и купил свои первые советские книги. Это был один из самых счастливых периодов в моей жизни.

7 декабря 1941 года японцы напали на Перл-Харбор, объявили войну Америке и Англии и в ту же ночь оккупировали Шанхай. Таким образом, полиция сеттльмента стала подчиняться японцам.

Спокойное течение жизни русской эмиграции в Шанхае было прервано драматическими событиями. Началось с убийства председателя русского эмигрантского комитета Метцлера, в прошлом - не очень известного русского дипломата. Как председатель русского эмигрантского комитета он ничего собой не представлял. На его место был избран Иванов. Через несколько недель убили и Иванова. Смысл этих убийств так и не был выяснен, никакого логического объяснения им никто дать не мог. Убийство человека, занимавшего такой незначительный и никому не нужный пост, было равносильно убийству, скажем, председателя общества филателистов, не более того.

Затем был убит еще один русский, некто Прокофьев, полицейский английской полиции и лучший спринтер Шанхая. Высокий, стройный юноша. Как мне рассказывали русские полицейские, он был тайным агентом гоминьдана и работал против японцев. Последний раз его видели в русском ресторане поздно вечером в обществе какой-то китаянки. Затем они как будто пошли гулять. Его труп нашли утром около американской школы на Авеню Петэн - улице, густо засаженной в этом месте кустарником и ночью совершенно пустынной. Юношу убили выстрелом в спину. Узнал я об этом утром, а после обеда ко мне зашел мой пациент - Юлий Аполлонович Черемшанский, как говорили, очень опасный человек. При японцах он быстро пошел в гору и к тому времени стал уже инспектором полиции. Его слова привели меня в замешательство. «Доктор, - сказал он, - вчера ночью покончил жизнь самоубийством сержант Прокофьев, и епископ Иоанн отказывается его хоронить, так как православная церковь не хоронит самоубийц. Нам нужно свидетельство от вас как от врача полиции международного сеттльмента, что он это сделал в припадке умопомешательства». Прокофьев был моим пациентом, сумасшедшим он никогда не был, и трупа его я не видел. Со стороны Черемшанского это был наглый нажим. Он понимал, что мне не отвертеться. Я пообещал, что свидетельство будет готово завтра утром, и он откозырял и ушел. Я долго думал, как поступить, и написал, наконец, свидетельство по-английски, применяя стандартные английские выражения. Документ выглядел так: