Ольга Фатеева - Скоропостижка. Судебно-медицинские опыты, вскрытия, расследования и прочие истории о том, что происходит с нами после смерти

Для закрепления эффекта, чтобы суд окончательно принял во внимание выводы комиссионной экспертизы (а суд может принимать из нескольких экспертиз по делу, если назначались комиссионки, или повторные, или дополнительные, любую понравившуюся), следователь вызвал меня на допрос, да не простой, а с участием одного из членов комиссии. Обычно следователи приезжают к нам, допрашивают, составляют протокол, а в тот раз поехала я, глубоко беременная, с восьмимесячным животом наперевес, – психологический ход, элемент запугивания. В моем заключении всплыл один спорный момент, раны на шее от янтарных бус. Мелочь, но мелочь сложного генеза. Я оценила и отразила в выводах только один компонент из механизма их образования – ушибленный, а механизм образования этих ран, мелких, неглубоких, ничего не значащих самих по себе без факта сдавления шеи, имел еще резаный, колющий компонент, ведь у бусин заостренные грани. Можно считать мелочью, никак не меняющей сути экспертизы и причины смерти Н., и это правда так. Можно позорить эксперта: эксперт должен был расписать все нюансы – и этим увлеченно занимался на допросе эксперт из отдела комиссионных экспертиз. Следователь, процессуальное лицо, выступал в роли молчаливого стенографиста, не умеющего даже сформулировать вопросы. В общем, полчаса позора, и меня отпустили.

Шеф, естественно, спросил меня потом, как все прошло. Я рассказала с подробностями, но без оценок. Он не проявил никакого участия, никакой реакции, но на ближайшем общем собрании отдела комиссионных экспертиз разнес допрашивавшего меня эксперта, а потом и на следователя нажаловался, рассказав про все допущенные процессуальные нарушения. Короче, «слуга царю, отец солдатам». Узнала я об этом эпизоде от коллег, сам он не счел свой поступок чем-то выдающимся и достойным упоминания.

В судебной экспертизе всегда были женщины, в мое время и сейчас. Правда, еще лет пять-семь назад костяк и ядро составляли-таки мужчины, на них можно было скинуть вал нагрузки, если потребуется, тяжелую механическую травму. Сегодня женщины преобладают, почти вытеснили мужчин. Я сама с каждым годом убеждаюсь, что профессия наша отнюдь не женская, это тяжелая грязная физическая работа – и меня можно обвинять в сексизме, шовинизме, мизогинии и пособничестве патриархату.

Я могу вскрыть труп полностью, кроме головы (череп циркулярной пилой не распилю, никогда не держала ее в руках): выделить или выпилить грудину, извлечь весь органокомплекс от языка до прямой кишки, те самые пазухи черепа раздолбить долотом. Сама, если нужно, распилю позвоночник вибрационной пилой, обычной листовой не смогу, отсепарирую мягкие ткани и почищу кости. Обычно этого всего я не делаю, я исследую только внутренние органы, извлекать, сепарировать помогают санитары, но уметь должна, и я умею. Я точно не переверну труп на столе и не переложу на каталку. Найдутся такие женщины в селеньях, кто перевернет и переложит. И все равно это не женская профессия.

В молодости не понимаешь, не слушаешь советов. Стоять у секционного стола с возрастом становится тяжело даже мужчинам. Набежавшие в судебку молодые и красивые убеждены, что нет ничего проще, чем работать у нас, многое из списка выше делать просто не умеют и свято верят, что это обязанности санитаров.

В былые времена в одном из моргов студентов и студенток в интернатуру принимали следующим образом. Сначала они работали ночными санитарами на приемке трупов со всеми вытекающими: перекладыванием и прочими «легкими» радостями. Днем, разумеется, учились в интернатуре. Потом работали наравне с санитарами в секционном зале, то есть привозили-увозили трупы, раздевали, перекладывали, вскрывали, даже если попадался человек-гора килограммов этак на сто двадцать, а то и на двести, пилили кости, извлекали внутренние органы. К чисто экспертной работе – описаниям, диагнозам, причинам смерти и выводам – допускались, когда осваивали весь технологический процесс с самого начала. Меня учили не столь изощренно, но смысл обучения оставался таким же. Современные будущие эксперты, безусловно, изучают методики и техники, но процесс обучения больше насыщен теорией, нежели практикой, а соль нашей специальности как раз в тяжелой работе в секционном зале на потоке.

Тяжесть работы не отменяет, однако, профессионального долголетия, может, наоборот, способствует ему. Судмедэксперты на пенсию выходят редко, хотя она оформляется не по возрасту, а по стажу – работа вредная. Работают, как у нас говорят, до трупных пятен. Когда я училась в интернатуре, в нашем морге прямо в секционном зале умер эксперт. Он был отнюдь не молод, но продолжал работать. Приличные и благообразные бабушки и дедушки вместо того, чтобы тетешкать внуков или даже правнуков, вскрывают трупы и на досуге обсуждают не дачный урожай, а, например, механизм образования конструкционных переломов черепа на отдалении от места приложения силы без первичных локальных переломов в точке приложения. К сожалению, после смены эпох и царствований таких зубров осталось мало. Я еще успела застать.

Тот самый О. с кафедры судебной медицины в институте, где я училась, был зубром. Многие вспоминают, как он читал лекции, принимал экзамены, делился историями из 90-х про утюги и паяльники в разных частях тел, про пули от «узи», сыпавшиеся градом из одежды убитых. Про бандитов, которые просили по-человечески «сделать» своих: склеить из кусочков развороченный череп, закрыть раны лоскутами кожи с ягодиц, загримировать, чтобы можно было прощаться в открытом гробу.

Я могу вскрыть труп, выделить или выпилить грудину, извлечь весь органокомплекс от языка до прямой кишки, пазухи черепа раздолбить долотом. Сама, если нужно, распилю позвоночник вибрационной пилой, отсепарирую мягкие ткани и почищу кости. И все равно это не женская профессия.

Степени, диссертации, ученики, статьи, монографии. Эксперт в составе группы по опознанию тел погибших на теплоходе «Нахимов», в составе правительственной комиссии по идентификации останков царской семьи, член экспертной комиссии по делу Чикатило и комиссии по освидетельствованию состояния здоровья членов ГКЧП.

К нашему знакомству уже с внушительным животом, лицо одутловатое, красно-синюшное, как пишут в протоколах, выпивал со всеми – с серьезными судебно-медицинскими мужами, министрами и с нами, студентами. Рассказывал, как, возвращаясь домой, ест руками котлеты со сковородки. На моей памяти носил всегда черный костюм.

Мы не были особо близки, но именно он заразил меня судебкой. Я выбрала интернатуру в том морге, где располагалась кафедра.

Когда я забеременела, просидела почти два триместра на больничном – восемьдесят один день с жутким токсикозом – и потом никак не хотела уходить в декрет. Нарушая трудовое законодательство, я исправно являлась на службу, пока отдел кадров в ужасе не выгнал меня за пару недель до срока родов.