Ольга Фатеева - Скоропостижка. Судебно-медицинские опыты, вскрытия, расследования и прочие истории о том, что происходит с нами после смерти

Главная версия СМИ: она – его бывшая любовь, с которой пришлось расстаться, девушка не его круга. У нее были с собой какие-то документы и деньги, еще одна версия – она просила сделать паспорт. Почему именно его просила, для кого паспорт, почему пришла к нему домой, еще и с дочерью, почему в воскресенье вечером, почему задержалась допоздна?

Крови в квартире почти нет: пропиталась спинка дивана, где сидит хозяин, и лужи крови на полу в коридоре, перед дверью, забрызганы стены. Обстановка, если не считать дыр в стене и косяке, где застряли пули, практически цела. Облако гари заволокло трупы, от дыма сработала пожарная сигнализация. Охранник – в престижной высотке есть все необходимое: охрана, консьерж, парковка, – поднялся проверить и принял клубы дыма за пожар. Соседи слышали крики и стук, сверху прибежал брат-близнец, и тут наконец тронули дверь, она не была заперта. В двух бокалах шампанское на дне, смешная закуска, может быть, клубника или что-то такое. На ворсистом ковре и блестящем паркете между диваном и столом – четыре липкие капли. В кабинете сейф для хранения ружей, открыт, всего четыре охотничьих ружья, три в сейфе. В ящиках стола дробь, картечь, гильзы, пыжи, порох. Отдельно коробки со снаряженными патронами. Из кабинета через раскрытую дверь просматривается вся квартира.

Хозяин сидит на диване в гостиной, одет без претензий, но и не затрапезно. Джинсы, футболка, легкий свитер. Для приема не очень важных гостей. Носки по традиции пришлось снять, чтобы вся конструкция не скользила. Ноги держат ружье, к ружью приставлена металлическая ложка для обуви, руки обхватили ее и тянут. Дуло прислонилось к груди, но ствол съехал немного. Свитер и футболка положенных благородных тонов спереди вывернуты в клочья, сзади маленькие аккуратные дырки. Если тронуть тело, из клочьев струей вытекает кровь. На спинке дивана зияет кровавое пятно, оттуда изъяли пулю. В кабинете на столе открытые коробки с патронами. В одной четыре пустых места, во второй не хватает одного. Две пули в дверном косяке и стене гостиной. Две в коридоре, в студневидных лужах. Гильзы, кроме одной, в кабинете.

Женщина развернута полубоком, на животе, ноги подкошены, одна рука поджата под себя, вторая тянется к дочери, дочь упала поверх. Лицо женщины не узнать. Пуля прошла от уха до уха, через рот, разорвав его, когда она обернулась. Ей всего тридцать три или тридцать четыре, но рана сделала ее старушкой с опухшим морщинистым лицом, нос расплылся, глаза широко открыты. Одета она простецки: джинсы, ангоровая кофта, футболка в сетку, бюстгальтер просвечивает. Дочь нарядная, в пышной юбке, свитер с ярким рисунком, две жидкие косички с блестящими резиночками. Пуля попала девочке в грудь, она развернулась, когда упала мама, она все увидела, но убежать не успела, не смогла, да и куда бы она убежала. Его знаменитый «Меркель» бьет далеко, гораздо дальше, чем здесь от кабинета до входной двери, с ним он ходил обычно на крупную дичь. После первой неудачи он перезарядил ружье, один патрон калибром поменьше, – попал в девочку. Кто и когда открыл дверь – мать успела в ужасе или хозяин перед тем, как застрелиться, – достоверно не установили.

В двух бокалах шампанское на дне, смешная закуска, может быть, клубника или что-то такое. На ворсистом ковре и блестящем паркете между диваном и столом – четыре липкие капли крови.

Писали про них много. Копали подробности, придумывали, добавляли ужаса. Про его увлечение охотой на экзотических животных где-нибудь в Азии, охотой ради охоты – загонял и отстреливал он несъедобную дичь. Про частые проблемы с психикой у сотрудников дипкорпуса. Про увлечение немецкими маршами и нацистской символикой. Про запрещенную родителями любовь. Про его специализацию по ядерному разоружению и теорию заговора (его устранили, а женщина с девочкой – случайные свидетели). Основной версией признали двойное убийство и самоубийство потом.

Судебная медицина бессильна восстановить события воочию. Судебная медицина достоверно может сказать, что мать упала первой. Что девочка должна была видеть, как разлетаются мягкие ткани и осколки челюсти, кусок языка и золотые коронки. Что девочка повернулась к убийце лицом. Что гнали их из кабинета, самой дальней комнаты. Что для девочки кто-то выбрал поменьше калибр.

Когда я слушала рассказы своего любовника – охранника в гостинице, я даже подумать не могла, что в медицине можно сомневаться, что лечение может приносить вред, что гуманизм иногда – прекратить лечение, что умереть, может быть, лучше дома, что эффект плацебо иногда срабатывает эффективнее самого дорогостоящего и надежного препарата, что каждый врач лечит по-своему, и много еще всего. Анатомия, физиология и биохимия представлялись чем-то единым и незыблемым, без вариаций и исключений. Медицину я принимала как математику и считала, что каждая следующая закономерность вытекает из предыдущей, продолжает и усложняет ее. Каждая следующая закономерность, которую приходилось изучать, выстраивалась в ряд с предыдущими или уходила в сторону, смещалась, пересекалась со многими или не пересекалась ни с одной.

Медицина, как я сама выяснила, – совершенно гуманитарная специальность, построенная на внутренней логике лишь отчасти. Со множеством вариаций, часто прямо противоположной разницей опытов и подходов.

Я разуверилась в традиционной медицине как системе, но продолжаю верить во врача. Да, на работе я вижу только отрицательные результаты, моя статистика всегда плохая, дай бог, чтобы мои цифры уменьшались, а истина, как всегда, где-то рядом. Боюсь, что современный принцип медицинских стандартов повлияет и на образ врача: когда у тебя есть всего две возможности – лечить по стандартам, как правильно, и сохранить себя или не лечить никак, если не по стандартам, потому что неправильно (так решили чиновники от медицины), то думать не о чем. В комиссионных экспертизах, которые проводятся по поводу жалоб на медиков, где комиссия отвечает на сложный вопрос о качестве оказания медицинской помощи, первое, что определяют участники, – в соответствии ли с московскими стандартами проводилось лечение. Если лечение было проведено по протоколу, даже если больному стало хуже или даже он умер, то это все равно половина успеха для врачей. Если врачи на свой страх и риск пробовали непротокольные методы, препараты, схемы, – это большой минус при оценке оказанной помощи, даже если на каком-то этапе это помогло.

Я даже подумать не могла, что в медицине можно сомневаться, что лечение может приносить вред, что гуманизм иногда – прекратить лечение, что умереть, может быть, лучше дома, что эффект плацебо иногда срабатывает эффективнее самого дорогостоящего и надежного препарата, что каждый врач лечит по-своему, и много еще всего.