Ольга Фатеева - Скоропостижка. Судебно-медицинские опыты, вскрытия, расследования и прочие истории о том, что происходит с нами после смерти

Пока я училась в институте, я продолжала верить в медицину, думая, что вся путаница, которой набили мою голову, разрешится сама собой, когда я начну работать. Я думала, что, подходя к больному, буду легко считывать симптомы, складывать в пазл и лечить, естественно, успешно.

Помню, профессор на общей хирургии зачем-то начал свой цикл с риторического вопроса: медицина от бога или против него. Тогда мне было странно это слышать. Через пятнадцать лет после выпуска я часто вспоминаю этот вопрос, вся глубина и пропасть смыслов дошли до меня. Стоит ли лечить рак, если лечение изнашивает и калечит организм, стоит ли бороться до последнего с остаточными явлениями после туберкулеза, если препараты убивают печень? Стоит ли проводить реанимацию человеку восьмидесяти-девяноста лет, если потом нужно будет справляться с последствиями самой реанимации – переломами ребер, разрывами печени? Стоит ли продлевать страдания умирающего онкологического больного, поддерживая его питательными инфузиями, переведя на ИВЛ, регулируя гемодинамику?

Работая в больничном морге и вскрывая трупы тех, кто скончался в стационаре, я часто стала приговаривать после вскрытий что-то вроде «оставили бы бабушку в покое» или «дали бы просто деду умереть». Типичный пример. Ломает старушка шейку бедра. Такое часто случается, и бывает, больные потом уже не встают, не ходят и умирают вскоре – травма обостряет общую соматическую патологию, накопленную за годы жизни. Таким пациентам в московских больницах часто делают эндопротезирование сустава. Наркоз, объемная операция, закономерные осложнения, и бабушка или дедушка в тяжелом состоянии проживают последние дни, утыканные катетерами, как ежи иголками, с трубками, стомами, в бинтах. Врачи борются до последнего, потому что по-другому не могут. На мониторе асистолия, качаем, разряд, адреналин.

Врачам нельзя останавливаться. Множественные двусторонние переломы ребер, перелом грудины, чрескапсульные разрывы печени, иногда селезенки. Это возможные осложнения реанимации. Осложнения, которые не считаются чем-то ужасным и не имеют отношения к наступлению смерти. Бывает, в истории болезни читаешь, что реанимационное пособие оказывали неоднократно за время пребывания больного в стационаре, и сразу задумаешься, как провели предыдущие реанимационные мероприятия, с такими же осложнениями или нет. Пока что я ни разу не встретила соответствующих записей в медицинских картах. И обратила внимание, что реанимационные мероприятия, после которых восстанавливается ритм сердца, обычно продолжались не более пятнадцати минут.

После реанимации в течение тридцати минут врачи имеют право констатировать наступление смерти. То есть врачи, реанимируя по полчаса и больше (встретила однажды реанимацию в течение семидесяти минут), попросту убеждаются в наступлении смерти пациента и, ломая ребра, отдаются процессу на полную катушку, чтобы уж наверняка. Где грань между помощью, спасением и причинением вреда якобы во спасение – и когда остановиться?

Помню, профессор на общей хирургии начал свой цикл с риторического вопроса, медицина от бога или против него. Тогда мне было странно это слышать. Через пятнадцать лет после выпуска я часто вспоминаю этот вопрос, вся глубина и пропасть смыслов дошли до меня.

Врачи не боги, люди, с неверными движениями, страхами, дрожащей рукой, плохим настроением и самочувствием. Очевидная проблема, как овладевать практическими навыками на живых людях. Ординаторы и интерны учатся на трупах, простенькие манипуляции типа внутривенных раньше делали сразу на пациентах, на занятиях в институте, кому повезет. Сейчас на манекенах, но врача нельзя обучить на одном только манекене. Сейчас скажу, наверное, самое циничное за всю книгу. Молодые врачи под контролем старших коллег, наставников обучаются на пациентах в коме, в очень тяжелом состоянии, безнадежных. Разумеется, они не тычут бесконечно в центральные и периферические вены иглами и не интубируют таких больных раз за разом, просто чаще допускаются к таким больным для проведения всевозможных медицинских манипуляций. Иначе никак. Ошибки все равно случаются. Я думаю, у самых опытных в медицинском прошлом обязательно запрятаны порванные сосуды, органы и сломанные ребра.

Видеть ошибки выполнения манипуляций страшно, хотя ты и понимаешь, что медицина не обходится без этого. Я встречала многое. Разрывы легких при неправильно подобранном режиме искусственной вентиляции. Разрывы легких при неправильной катетеризации подключичных вен. Повреждения легких трубками при дренировании плевральных полостей. Переломы ребер и грудины во время реанимации, однажды перелом позвоночника. Разрывы печени при реанимации. Повреждения трахеи трахеостомической трубкой. Несостоятельные, на человеческом языке вывалившиеся из желудка или кишечника стомы. Дренажные трубки, загнанные в подкожный жир вместо полостей. Забытый в сосуде проводник для катетера, криво сопоставленные отломки кости при репозиции. Как правило, неверно выполненные медицинские манипуляции не являются причинами смерти. Все интраоперационные повреждения в диагнозе попадают в раздел осложнений основного заболевания, поскольку манипуляции выполняются по поводу той болячки, с которой поступил и лечится больной. Случаи разбираются в больницах, больничное руководство применяет те или иные наказания. Вопросы, которые мучают меня, – когда нужно останавливаться, прекращать лечение и как принять такое решение, взять ответственность на себя.

В больничном морге, вскрывая трупы тех, кто скончался в стационаре, я часто стала приговаривать что-то вроде «оставили бы бабушку в покое» или «дали бы просто деду умереть». Но врачам нельзя останавливаться.

Пока бабушка лежала в сознании, что-то говорила, хотя мы почти ничего не понимали из-за перекошенного опухолью рта, немного ела и пила, мы боролись за ее жизнь, хотя, возможно, продлевали ее мучения. Когда она перестала нас узнавать, бормотала что-то нечленораздельное, отказывалась есть и не глотала воду, мы просто ставили ей морфин чаще обычного и сидели рядом. Смачивали губы, поначалу переворачивали, потом оставили в покое, поняли, что ей удобно в одной позе, на одном боку, подгузник не меняли, а его и менять не нужно было – наступила анурия. Никакую поддерживающую, инфузионную терапию не проводили. Решение далось легко, само собой, но, конечно, сомнения вернулись после ее смерти, и сколько ночей мы потом переживали, правильно ли поступили.

В 2013 году в феврале мне досталось убийство, колрез, два ранения в грудь с повреждениями легкого и сердца. Убитый дворник-таджик, молодой мужчина, нелегал, лежал в дворницкой подсобке. На самом деле работать дворником был оформлен русский, местный житель, но работу свою он продавал. За него работали двое – убитый таджик и его подруга-сожительница. Мизерную зарплату делили, жили, часть денег посылали родным, работодателю отдавали мзду, ютились там же в подсобке. В соседних дворах на таких же условиях работали другие таджики, киргизы и буряты. Убил свой же, соотечественник, за женщину, не поделили. В том убийстве с точки зрения судебно-медицинской экспертизы все было ясно и понятно. Орудие, количество ударов, их последовательность – легкое после первого ранения поджалось к корню, второй раневой канал прошел мимо. Трупные явления как будто подогнали по учебнику.