Владимир Кованов - Призвание

У каждой науки свой язык. Математика, физика, химия немыслимы без сложнейших формул и вычислений, военная наука употребляет свои термины. И нам избежать некоторой специфики в изложении, известной сухости и профессиональности языка, особенно в следующей главе, невозможно.

Мертвое тело всегда внушает людям страх. Непознанность смерти делает ее таинственной. И хотя разгладились морщины — следы прожитых лет и былых страданий, на обескровленном лице нет больше отсвета эмоций, навсегда угас мозг. Осталась одна «бренная оболочка» человеческая. Безмолвная, она иногда прекрасна, порой уродлива.

О чем думал и чем жил, как страдал, творил, любил попавший на секционный стол? Даже проникнув в обиталище мысли и чувства — мозг, анатом не узнает этого. Тело мертво. И все же… оно учит нас многому. Справедливы слова, высеченные на фронтоне парижского анатомического театра:

«Здесь торжествует смерть, помогая жизни».

Когда в анатомическом зале я рассекаю скальпелем тело, чтобы продемонстрировать студентам топографию (месторасположение и взаимоотношения) органов и тканей, не устаю дивиться его совершенству, высочайшей целесообразности. И вместе с тем преклоняюсь перед мужеством многих поколений анатомов. Вопреки жестоким догмам средневековой церкви, не боясь костров иезуитов, они, люди, опередившие свой век, положили начало описательной анатомии — основы медицины, особенно хирургии.

Шли длинной чередой десятилетия и века. Появились учебники и атласы описательной анатомии. Анатомы сравнили все, что поддавалось сравнению в строении органов человека и животных, — возникли руководства по сравнительной анатомии. Они изучили расположение органов и тканей, — и у нас есть теперь книги по анатомии топографической. Что же осталось на нашу долю?

В самом деле, со времен кроманьонского человека — на протяжении 10 тысяч лет — никаких серьезных эволюционных изменений в формах нашего тела как будто бы не отмечено. Так неужели мы должны воскликнуть вслед за поэтом: «Что же делать нам теперь? Чем заниматься?» Разъяснять студентам прописные анатомические истины?

Нет, нет и еще раз нет. Процесс познания бесконечен. Как бы скрупулезно ни изучили анатомы всех времен и направлений мертвое тело и все видимое в нем, как бы глубоко ни проникли гистологи в глубь его структур, как бы широко ни раскрыли специалисты по электронной микроскопии молекулы, составляющие клетки, — все это не предел знаний и даже не фундамент для воспитания современного хирурга. И не только потому, что болезнь предательски изменяет знакомую картину — путает взаиморасположение органов, запаивает органы в соединительнотканые оболочки, — но еще и потому, что, продемонстрировав студенту источник или очаг болезни на уже мертвом теле, далеко не всегда можно объяснить ее течение. Будущий хирург, терапевт или невропатолог должен научиться рассекать не только мертвое, но и живое тело — теплое, полное жизни, чьи сосуды наполнены пульсирующим током крови. Не случайно эксперименты на животных составляют обязательную часть курса топографической и хирургической анатомии, и собака — наш друг — с незапамятных времен верно служит науке.

Когда однажды И. П. Павлову поставили в упрек эксперименты на животных, он ответил:

«Но страдания и насильственная смерть животных, несмотря на различные меры… подсказываемые чувствами жалости и благоговения, все же существует. Есть ли оправдание для этого? Бесспорно, что без опытов и наблюдения над живыми животными у человеческого ума нет средств познать законы органического мира. Этим все и безапелляционно решается в вопросе о законности живосечения. Если человечество до сих пор терпит охоты на животных, т. е. их страдания и смерть ради развлечения людей, если существует убой животных для прокорма людей, если самих людей тысячами на войне подвергают страданиям и смерти, то как восставать против принесения животных в жертву одному из высочайших стремлений человека к знанию, одной из великих идей — идее истины» [20] И. П. Павлов. Живосечение. «Реальная энциклопедия медицинских наук», т. VII, 1893, стр. 238. .

Величайший гуманист, И. П. Павлов требовал по возможности устранять или облегчать боль, избегать всякого ненужного излишества в опытах на животных. По его инициативе в Ленинграде у Института физиологии поставлен памятник собаке, с надписью: «Собака, помощник и друг человека с доисторических времен, приносится в жертву науке, но наше достоинство обязывает нас, чтобы это происходило непременно и всегда без ненужного мучительства». Не только физиологам, познающим работу живого организма, изучающим «машину на ходу», необходимы эксперименты на животных. Они не менее нужны хирургам и анатомам.

Последовательность, при которой за экспериментом на животном следует операция на человеке, кажется вполне естественной и логичной. Но жизнь нередко решает этот вопрос по-своему. Когда весной 1635 года в больницу Кенигсбергского медицинского факультета был доставлен крестьянин, случайно проглотивший нож, перед хирургом Даниэлем Швабе встал вопрос: оперировать или оставить все «на волю божью»? В те времена еще никто в мире не делал подобных операций. Не было ни действенных обезболивающих средств, ни сколько-нибудь реальной защиты от микробов (об их существовании даже не подозревали). Но чувство долга врача взяло верх. Хирург решился. Он собрал в анатомическом зале всех преподавателей медицинского факультета, привязал больного к доске и, не обращая внимания на его крики и вопли, быстро рассек переднюю брюшную стенку, желудок, удалил нож и зашил раны. Человек выжил! Так была проведена первая в мире операция на брюшной полости.

Два с половиной столетия прошло после операции Швабе, и лишь тогда хирурги начали разрабатывать в эксперименте и клинике операции на органах брюшной полости. Но и в начале нашего века удаление воспаленного аппендикса (не говоря уже об операциях на желудке и кишечнике) было явлением далеко не частым.

В наше время произошло примерно такое же событие. Пока экспериментаторы изучали на животных возможность пересадки почки, определяли жизнеспособность пересаженного органа, условия, при которых почку лучше всего консервировать, и т. д., жизнь заставила хирургов произвести такую операцию на человеке.

Впрочем, далеко не всегда эксперимент на животных может предшествовать операциям в клинике, ибо существует большая анатомическая и физиологическая разница между животным и человеком. Часто успех, достигнутый при операциях на животных, оказывается невозможным в клинике, и наоборот. Операции на «сухом сердце», то есть с помощью специального аппарата, при котором сердце освобождается от крови, останавливается, лучше проходили у человека, нежели у собак. С помощью специальных средств можно остановить сердце человека на час, два и более, сделать необходимый «ремонт» перегородок, исковерканных болезнью клапанов, а затем вернуть его к нормальной жизнедеятельности.