Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

22 ноября. Как обычно, работал во дворе. Затем колол дрова, заправил печи, разметал снег. Отпилил три крупных ветви от дуба подле водомерной будки. 4–4.30. Сел на трамвай № 38, который в течение более чем 2 часа возил по Кирочной и Литейному, по ул. Восстания и Некрасовской, по ул. Жуковского к Летнему саду, по Кировскому проспекту и т. д.; а затем на № 26 без воздушных тревог в 7.30 вернулся домой.

23 ноября. Трагические впечатления от неожиданного прихода с мешком, в поисках пищевых крох для ребёнка, архитектора, автора «Планировки промышленного города» С. П. Покшишевского. «Кашка» — остатки мусорной ямы. Подкормился лепёшкой из отрубей. Вечером написал новую редакцию добавления в предисловии к моей книге об «удлинении жизни». В нём отмечалось значение выхода книги в условиях, сложившихся в Ленинграде. Вероломное нападение на Советский Союз разбойничьих гитлеровских орд сняло с очереди и отодвинуло на отдалённый план вопросы и дела мирного творческого строительства науки и жизни, вынудило сосредоточить все силы и средства на непосредственных задачах отражения врага. Однако определённый строй понимания демографических процессов и проблем в нашем обществе, их увязка мною с историко-материалистическим, социально-экономическим и философским миропониманием, лежащим в основе содержания моей книги, представляет актуальную ценность в сложившихся исключительных условиях, когда руки фашистских агрессоров занесены над нашей культурой, грозя её уничтожением. Издание книги об удлинении, умножении сроков жизни людей в Ленинграде, когда над ними нависла угроза удушения голодом, холодом, непрерывными бомбардировками с воздуха и обстрелами артиллерией, было бы особенно знаменательно и служило бы показателем незыблемости воли к сохранению и утверждению советской культуры, уверенности в победе, в окончательном разгроме вражеских сил.

25 ноября. Утром — темно, нет электричества, не действует водопровод, стоит трамвай. Попасть в город нельзя. Приводил в порядок и дописывал несколько листков (6 страниц) введения и обоснование работы о ранней детской смертности. В 12.30 появился свет, но тотчас же началась воздушная тревога. После отбоя я пошёл к трамваю, но его не было. Вернулся в 6 часов.

26 ноября. Доехал на трамвае только до Литейного и опять воздушная тревога. Пешком до 2-й Советской. Во 2-м ЛМИ с 2 до 4.30. Пешком из 2 ЛМИ в ГИДУВ. Был у зам. директора, получил копию отзыва комиссии о моей книге. В 5.30 опять воздушная тревога. Пешком из ГИДУВа, через Литейный мост в Лесное, под вой и гул пушек, при отсутствии электричества. Пришёл домой в 8.30 усталый, голодный.

27 ноября. Мучительные волнения от слёз, горя, импульсивности внучки Любочки [303], стремительно убежавшей из дома, не съев ничего. Только поздно вечером вернулась. Попала под артиллерийский обстрел и взрывы бомб. Ужас бессилия что-либо узнать о ней и помочь ей перекрывает в течение всего дня и вечера сознание. Отсутствие света не дало возможности работать. Бесконечная воздушная тревога. Радио молчит. Исполнил желание Т. С. Соболевой и С. И. Перкаля — подготовил для них мои фотографии с надписями. Вечером и ночью (до 2 ч.) лежал в полной темноте. Работать нельзя за отсутствием света.

28 ноября. Весь день просидел дома. Ходил в очередь для получения «хлеба» по карточкам на 4 души на 2 дня (8 пайков = 1200 грамм). По дороге не в силах был удержаться, съел привесок в 50 гр. Горьковатый, непропечённый, но как бы хотелось съесть весь килограмм! Немного писал литературную часть к работе о ранней детской смертности (о мёртворождаемости). Обстреливается немецкими дальнобойными орудиями Выборгская, Петроградская сторона и район центра города.

1 декабря. Необходимо во что бы то ни стало наладить в городе захоронение всё нарастающего числа умирающих от голода. Ведь это возможно: при смертности 100 на тысячу в год, т. е. в десять раз большей обычного в месяц, это значит 300 тыс. в год или до 1 тыс. захоронений в день. Грузовик может взять 12 за один раз, 8 раз в день, т. е. 100 захороненных; в пределе, следовательно, нужно не более 10 грузовиков. Употребить для этого поливочные автоцистерны, сняв самые цистерны с шасси, но нельзя оставлять неделями лежать умерших в квартирах и на улицах. Немедленно открыть временные кладбища, всюду, где были они раньше закрыты, а также в городских парках и на пустырях. Захоронить, как в Лондоне, — по нескольку в одном гробу. Организовать от треста бригаду для захоронения в каждом районе. Проявить в этом не словесность, а элементарную дееспособность. В более глубоких частях траншей и щелей, где почва не загрязнена, устроить заглубление ещё на 2–3 метра для дренажной воды и для использования этой воды в случае экстренной надобности (пожар, при остановке водопровода). Чтобы не предоставлять самотёку вырубку деревьев и слом заборов на топливо, спешно осмотреть в каждом районе и выделить подлежащее слому. Написать об этом в Исполком.

2 декабря. 23 ч. 30 мин. Прошёл день тяжкого раздумья в полной оторванности, в одиночестве. Просматривал мои тетради за три года — с 1939. Как нищенски скудно содержание дня теперь, в последние два-три месяца, по сравнению с прошлым годом. Просмотрел бегло всю книгу мою о старости, как части общего динамического комплекса жизни и творческого процесса 0[бщест]ва. С болью ощущаются все искажения, внесённые разнузданным разгулом тупой, презренной, жалкой, более чем подлой, убогой цензуры типа Сагаловича. Не потеряло жизненных соков желание моё всё же ещё пытаться выпустить книгу, расширить её, сделать вставки. Их так много созрело уже у меня в голове. Восстановить хотя бы некоторые из купюр, внесённых идиотом и негодяем Сагаловичем. Какое-то субкортикальное [304]самосохранение отводит меня от мыслей о бедных моих сёстрах-старухах. Где они? Что с ними? Если их уже нет в живых, как прошли последние дни их жизни в Остре? Какие ужасы и мучения выпали на их долю?! Светлая радость моих недавних свиданий с Иликом теперь кажется таким безвозвратным счастьем. Его отлёт и марш из Ленинграда — в далёкий тыл на учёбу — вносит опустошение в содержание моей жизни.

5 декабря. Утром был на Михайловской [305], ул. Герцена, 3/5. Пешком от Ланской домой с корзиной. Ослабевший наш пёс Норд — близок к издыханию. До конца дня я дома — потрясающий артиллерийский обстрел. Вечером по радио статья Николая Тихонова. Написал ему свою солидарность.

7 декабря. Работа во дворе. Голодно, холодно, серо. Непрерывный гул и сотрясения от орудийной стрельбы. Написал в окончательной редакции письмо «Отклик на выступление по радио Тихонова». Вечером мне передали о смерти Ник. Алекс. Крысова — от голодного истощения. Давно ли многообещающий корабельный инженер, которому я написал акростих «Корабль в море выплывает» и т. д. — и такая скучная, серая, но тем страшнее и трагичнее смерть упавшего духом, ослабевшего от голода и отсутствия душевной опоры человека хорошего, мягкого, но без направляющей сильной воли, который, как я писал о нём в 1920 г.: «тщетно град взыскует горний». Ноющее и казнящее чувство вины, что я не проявлял к нему чуткости и внимания в последний месяц, когда он приходил на «Полоску», как я теперь понимаю, за всяческой поддержкой. Бесповоротно — в этом тоска и ужас непоправимости.