Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

Мне очень хотелось рассказать о преданности Любови Карповны труду в семье. Твёрдую направленность в воспитании и образовании дочерей, внучки. Родительский комитет… Общественная работа в Костроме… Педагогическая деятельность в школе для взрослых и в Педиатрическом институте после революции. Её доблестный труд в период обороны Ленинграда, отмеченный медалями, которыми Любовь Карповна дорожила. Её волю к труду, к постоянному овладению новыми областями: стенографией, журнально-газетной работой, языками. Во время блокады она овладела английским. Её твёрдая направленность и бодрое строительство окружающей обстановки должны жить и развиваться в трудовой выдержке, в бодрой, не допускающей уныния и ослабления жизненной деятельности, в участии в общей общественной работе взращённых ею молодых поколений… Но я не знал, уместно ли будет моё слово, и остался в подавленном молчании.

Вернулся на «Полоску». Но она показалась мне ненужной, пустой, и уйти от этого нельзя.

16 июня. Ранним утром — нет внутренних стимулов для работы в саду. Не могу заняться и за письменным столом. Как мельничные жернова в голове тяжело, непрерывно вращаются мысли, чувства, впечатления последних дней. Остановить их, прекратить работой невозможно. Дома меня охватил вчерашний ужас пустоты — бесповоротной, серой. А тут ещё — банально пошлые отношения между старшей и младшей дочерьми. Пытался забыться сном. Вышел в 8 часов вечера в сад, сажал, копал, поливал. Бессмысленно, бесцельно — до половины двенадцатого вечера. Принял ванну. Дрожание правой кисти и всей руки всё увеличивается.

19 июня. Ночью — непонятная для меня попытка Арсения Владимировича иметь какую-то «коренную» беседу о дальнейших перспективах «Полоски» и жизни на ней [362]. У меня — полное внутреннее опустошение, потеряна основная пружина внутреннего механизма. Жизнь продолжается автоматически, без осмысленного регулирования, без перспективной направленности. Получил письмо от сестры Жени о смерти Сергея Петровича [363]. Ужасно положение Маруси.

20 июня. Томительное прозябание. Возил тачкой шлак на дорожку, вскопал две грядки, засадил мелкий картофель. Целый день на «Полоске». Не хочется смотреть в расписание и в программу конференции Ленинградского института хирургического туберкулёза (ЛИХТа). Всё равно не пойду никуда. Всё серо, безразлично. Зиночка целый день провела на кладбище.

19 июля. Прозябание без угрызений. День, как и вчера, — без стержня.

23 июля. 40 дней истекло со дня смерти Любови Карповны. Освоить это недоступно сознанию. Жизнь без направляющей пружины. Реальность — бессодержательной пустоты — окрашивает все часы и минуты.

В 5 часов отправился в Пушкин. Там вечером, гуляя в одиночестве у Нижнего пруда, я ощущал какую-то особую, единственную привязанность к этой природе.

24 июля. В 7 часов утра проводил Илика на вокзал. Потом — к Орловским воротам (страшно пострадала дубовая парковая аллея верховой езды). От Орловских ворот прошел по парку с изумительными дубами до готических развалин («Чапель»), затем по дороге к беседке Большого Каприза, к Камероновой галерее. Геркулес и Флора стоят опять на месте. Особой красоты виды на Большой пруд. Со всею отчётливостью ещё раз почувствовал необходимость включения в систему большого парка всех прудов до Нижнего включительно и дворцов — Владимирского, Палея и др.

21 июля. Много работал на «Полоске» в саду и огороде.

Очень мучает меня необходимость преодолевать отвращение и говорить с Зиночкой о неправильности её действий помимо меня и без того, чтобы меня осведомить, с формальным закреплением дома за ней. Это претит мне и для меня совершенно и, безусловно, морально неприемлемо.

29 июля. Утром — в огороде, выкопал 1 кг картофеля, закончил прорывку моркови, поливал посадки. Алёша [364]принёс мне от А. П. Омельченко купленную для меня книгу Нагорного [365]. Полная неспособность биолога Нагорного понять вопрос о «продлении жизни» в его реальном значении для населения страны в его историческом социально-экономическом значении с точки зрения не «клеточки», а общества, как развивающейся высшей организации, определяющей все условия и запросы к направлению жизнедеятельности составляющих его масс людей.

Целый день я был в полном плену у овладевшего мною желания оформить в память о Любови Карповне уголок у дорожки вдоль улицы, обсаживая его кустами роз и рудбекией.

Вечером читал Нагорного. Халтурщик, без внутреннего чувства научной и литературной добросовестности!

1 августа. Утром — в огороде: поливал, мотыжил, снимал горох, подкапывал картофель. Под гнётом внутренней пустоты, безволия, бессилия. Ликующий солнечный день! На небе ни облачка с утра и до вечера. А внутри у меня монотонно, серо, беззвучно.

6 августа. Был в нотариате. Непостижимая жестокость, несправедливость ко мне со стороны Зиночки. Сделаю всё, чтобы восстановить справедливость и правду — на пути, выбранном не мною. Впервые в жизни почувствовал осязаемо мучения старости…

7 августа. На «Полоске» меня гложет внутренний червь недоверия к своим «возможностям», ослабел. Сознание растущей изоляции (зрение слабеет, читать всё труднее, всё больше выявляется утомляемость).

10 августа. Мне кажется, во всей моей жизни у меня не было такого мучительного состояния. Утром — длительный разговор с Зиночкой, разговор, ничего не изменивший. Что бы и как бы ни происходило, она, как и Лёля, они обе — части моей собственной личности. Но я не могу быть в положении отданного на милость кого бы то ни было. Объективно — нет иного выхода, как обращаться к формальному восстановлению права, правды и справедливости [366].

Днём пытался работать за письменным столом. После обеда по настоянию Лёли ездил с ней заказывать костюм на Невский. Дал Лёле нотариальную доверенность на ведение дела по владению домом на «Полоске». Затем навестил Лидиньку.

12 августа. Была на «Полоске» Татьяна Степановна. Сильно постарела. По-прежнему деятельна, по-прежнему — ценный общественный работник. Вечером был Мих. Юр. Магарил. Чистый душой. Добросовестный.

22 августа. Зиночка трогательно внимательна ко мне. Так хочется выразить ей признательность, добиться, чтобы она понимала, что при всех условиях, независимо ни от чего, моя привязанность к ней и чувство взаимосвязи неизменны и неколебимы. Но я не могу иначе действовать, как внешне, так и формально, я должен быть независимым, не опекаемым, я не могу не внести исправления в то, что ощущаю как несправедливость и неправду в отношении меня (с наследованием «Полоски»). По отношению ко мне хочу хоть частично того, что я в полной мере и, безусловно, выполняю нерушимо в отношении других.