Дмитрий Соколов - Снадобье викингов

— А что тут разыскивать? Дом-то наш напротив, через сквер.

— Вот и хорошо! Идемте…

Мы молча направляемся по дорожке через газон и заходим в двухэтажный дом. Александра Семеновна торопливо разыскивает в кармане пальто ключ от двери и открывает ее. К нам выбегает мальчик. Волосы его растрепаны, он возбужден. Увидев нас, он радостно смеется, протягивает нам обе руки, как хорошо знакомым людям. Однако в этой приподнятости настроения, живости поведения есть что-то отталкивающее — не улыбка, а звериный оскал. Просим зажечь свет. Мальчик поспешно бросается к выключателю и с какой-то особой угодливостью, доходящей до заискивания, выполняет нашу просьбу.

Хозяйка приглашает нас сесть. Алеша (так зовут мальчика) устраивается напротив. Он до навязчивости контактен, смотрит на нас веселыми озорными глазами и говорит не умолкая. Слова чередуются с немотивированным смехом. Мы внимательно рассматриваем больного. Да больной ли он? Если бы перед нами сидел взрослый, а не ребенок, можно было подумать, что это подвыпивший человек: многословие, приподнятое настроение, двигательное возбуждение. Глаза блестят, мальчик буквально не знает, куда деть свои руки, все время что-то трогает, сметает соринки со стола, поправляет воротничок рубашки. Один порыв смеха сменяется другим.

Однако все это — внешние наслоения. Пока Валентина Лукинична расспрашивает больного о том, где он учится, как проводит свое свободное время, не беспокоит ли его что, я присматриваюсь более внимательно и с удовольствием отмечаю, что ее расспросы позволяют мне более правильно оценить здоровье мальчика. Он настолько увлечен разговором с врачом, что, кажется, никого больше не замечает — ни мать, ни меня. У Алеши некоторое покраснение лица. На лбу видны мелкие капельки пота. Взяв его как бы случайно за кисть, явно прощупываю ускоренный пульс. Проявлений заболевания немного. Прислушиваюсь к беседе врача и больного. Расспрос Латынова ведет очень умело. Кажется, она забыла, зачем здесь. Очень много вопросов, не имеющих отношения к здоровью больного. Понимаю, она хочет расположить мальчика к себе, сделать так, чтобы он забыл, что она врач. Их разговор касается то одной, то другой темы. И все же из обилия фраз можно уловить следующее: больной ощущает шум в ушах, его несколько беспокоят головная боль и головокружение.

Вдруг слышу шорох за спиной. Оборачиваюсь и вижу стоящего в дверях Антона Алексеевича, который показывает мне знаками, чтобы я не обращал на него внимания. «Что же так заинтересовало Константинова? Как здоровье Станислава?» — Эти и другие вопросы не дают мне покоя. Однако приходится ждать и наблюдать.

Проходит еще минут двадцать-двадцать пять. Валентина Лукинична раздевает до пояса и обследует парнишку. Теперь он уже менее весел и в разговор вступает хуже. Возбуждение постепенно уменьшается. Кажется, мальчик буквально засыпает на ходу. Он вял, апатичен, движения его все более замедляются. Он жалобно произносит: «Мама, я очень устал, хочу спать». Мать бережно берет его на руки и переносит на кровать.

— Что с ним, доктор? — шепотом спрашивает она нас.

— Ничего особенного! Прошу вас: не будите его, пусть Алеша проспится. Это ему сейчас важнее любых лекарств, — говорит Константинов.

Валентина Лукинична удивленно поднимает глаза на инспектора. Мне кажется, еще минута — и она вмешается в разговор. Чтобы этого не случилось, я обращаюсь к ней с вопросом: «А как ваше мнение?»

— Пока оно совпадает с мнением Антона Алексеевича. Но если мальчику будет хуже, — говорит она, уже обращаясь к матери, — позвоните в «Скорую». Моя фамилия Латынова, я дежурю до восьми часов утра.

Только на улице она делает замечание Константинову, что, вероятно, следовало бы выслушать сначала мнение того, кто обследовал больного, а не того, кто зашел в самый последний момент.

— Извините, Валентина Лукинична, — виновато говорит Антон Алексеевич. — Вы правы, хотя и не совсем. Во-первых, я зашел не в самый последний момент, как вы изволили сказать. А во-вторых, проявления заболевания у Станислава были более ярко выраженными.

— Позвольте, — теперь уже недоуменно прервал Константинова я, — а какое отношение к Алеше имеет заболевание Стасика?

— Самое непосредственное, — улыбается Антон Алексеевич, — они одного поля ягоды.

— Вы хотите сказать, что у них одно и то же заболевание? — с некоторым недоверием и иронией в голосе спрашивает врач «Скорой помощи».

— А разве вы этого не заметили? — несколько промедлив с ответом, говорит инспектор.

— Да нет. Стасик больше похож на сумасшедшего, а этот как будто пьяный.

— Это потому, что вы видели разные стадии одного и того же страдания, — помолчав, отвечает Константинов.

Мы подходим к машинам. Около них все еще стоит толпа любопытных.

— Надо бы навестить Баранова, — предлагает Валентина Лукинична.

— Не стоит. Пусть спит. И так, смотрите, какой нездоровый интерес вызвало его заболевание. Мы приехали и уехали, а ведь этой семье здесь жить.

Уже садясь в машину, Валентина Лукинична шутливо спрашивает нас: «Так какой диагноз я должна записать в книге вызовов; что делать, если снова сюда придется ехать?

— А как вы думаете? — отвечаю я вопросом на вопрос.

Латынова смущенно молчит, видимо, она еще не решила, что с больным… Шофер заводит мотор, и машина медленно трогается с места.

— Отравление, но чем — затрудняюсь сказать, — говорит она нам и, улыбнувшись, машет рукой. — Не беспокойтесь, я еще раз навещу ночью обоих ребят…

Я смотрю вслед машине и думаю о работе, предстоящей Валентине Лукиничне, о том, что ее муж сейчас, вероятно, укачивает дочь, обещая, что мама скоро придет, и она действительно всю ночь будет приходить, но не к себе домой, не к своим, а к чужим детям, туда, где она сейчас очень нужна, нужна больше, чем родному ребенку. Одно слово — врач «Скорой».

— Что задумались? — спрашивает меня Константинов.

— Да вот никак не пойму, почему Валентина Лукинична подумала об отравлении.

— А она права, — открывая дверь нашей «Волги», подтверждает Антон Алексеевич. — Именно отравление.

— Уж не алкоголем ли? — смеясь замечаю я. — Ведь говорила же Валентина Лукинична, что поведение Алеши напоминало пьяного человека: такая же необоснованная веселость, развязность, возбуждение, переоценка собственной личности.

— И такая же скачка идей, психомоторное возбуждение.

— Так может быть, все же это маниакальный психоз или шизофрения, и правы те врачи, которые хотели направить больного в больницу?

— Нет, это не психоз, а только психическая реакция. Ведь в данном случае сохранен интеллект, общительность характера ясно выражена.

— Даже чересчур. Мне все время казалось, что он вот-вот кинется нас обнимать.