Джеймс Нестор - Дыхание. Новые факты об утраченном искусстве

Прошлой ночью Ольсон храпел три минуты, а я шесть. Это значит, что время храпа сократилось на четыре тысячи процентов по сравнению с тем, что было десять дней назад. Наше ночное апноэ, которое исчезло в первую же ночь носового дыхания, так с тех пор и не появляется. Мое артериальное давление этим утром на 20 пунктов ниже максимального показателя, который был у меня с начала эксперимента. В среднем же оно снизилось на 10 пунктов. Уровень двуокиси углерода все это время рос и к настоящему времени достиг отметки «супервыносливости», как у самых здоровых подопытных Бутейко. И все это благодаря дыханию носом – медленному, ограниченному и с полным выдохом.

«Я готов», – говорит Ольсон, улыбаясь. Он в последний раз пересекает прихожую и выходит через улицу. А я в последний раз остаюсь в этом развале и сажусь за еду – ту же самую, что и десять дней назад.

Последний ужин состоит из тарелки пасты, остатков шпината и нескольких водянистых гренок. Я сажусь за стол в кухне перед стопкой газет New York Times, которые я так и не прочел, наливаю в тарелку немного оливкового масла, солю и отправляю первый кусок в рот. Пара движений челюстями – и готово.

Как бы странно это ни звучало, но простое и прозаическое действие – жевание – стало побудительным мотивом для написания этой книги. Именно оно вдохновило меня на то, чтобы выяснить, что же произошло со мной в том викторианском особняке десять лет назад и что превратило простое хобби в настоящую исследовательскую работу об утраченном искусстве и науке дыхания.

В самом начале работы над книгой я размышлял над тем, почему у людей возникает так много проблем с дыханием и каким образом наша обработанная мягкая пища может повлиять на перекрытие дыхательных путей. Но изменения, произошедшие в наших черепах много лет назад, – это лишь малая часть причин, которые привели нас к нынешнему состоянию дел. На самом деле история начинается задолго до этого, и она оказывается куда более странной и непривычной, чем я мог предполагать в самом начале.

И теперь, в день окончания стэнфордского эксперимента, мне, похоже, придется опять начать сначала и вернуться к тем временам, когда человеческая цивилизация только зарождалась.

Двенадцать тысяч лет назад люди в Юго-Западной Азии и области «плодородного полумесяца» в Восточном Средиземноморье перестали охотиться и собирать дикие корешки и плоды, как сотни и тысячи лет до этого. Они начали выращивать себе пищу. Так возникли первые сельскохозяйственные культуры, и с этого момента люди начали страдать от искривления зубов и деформации ротовых полостей.

Поначалу все было не так уж ужасно. Представители одной земледельческой культуры страдали от деформаций лицевой части черепа и рта, а жившие в сотнях километров от них другие люди – нет. Искривленные зубы и связанные с ними дыхательные проблемы были, казалось, случайным явлением.

А затем, примерно 300 лет назад, эти напасти приобрели характер эпидемии. Они внезапно охватили большинство населения мира. У людей начали уменьшаться ротовые полости, лица становились все более плоскими, а придаточные пазухи носа теряли проходимость.

Морфологические изменения человеческой головы, происходившие до того момента, – опущение гортани, увеличение объема мозга, удлинение лицевой части черепа – были сущей мелочью по сравнению с этим неожиданным скачком. На протяжении всего нескольких поколений современные люди стали самыми плохо дышащими в истории представителями рода Homo, да и вообще животного царства.

Когда я впервые столкнулся с этим явлением много лет назад, мне было нелегко его понять. Почему об этом не рассказывали в школе? Почему многие из дантистов, пульмонологов и врачей, занимавшихся расстройствами сна, у которых я брал интервью, никогда не слышали об этом?

Как выяснилось, все объяснялось тем, что соответствующие исследования проходили не в медицинских учреждениях, а в древних местах захоронения. Работавшие там антропологи говорили, что если я действительно хочу понять причину таких внезапных и резких перемен, происшедших с нами, то надо покинуть лаборатории и податься в поля. Мне нужно было увидеть того «нулевого пациента», c которого все началось, а для этого надо было своими руками перещупать массу древних черепов.

В то время я еще не был знаком с Марианной Эванс и не знал о существовании коллекции Мортона. Поэтому я позвонил нескольким друзьям. Один из них сказал, что самую большую кучу останков я смогу найти, если прилечу в Париж. Мы договорились, что мои гиды будут ждать меня в семь часов вечера во вторник возле мусорных баков на Рю Бонапарт.

«Сюда, пожалуйста», – сказала мне предводительница группы. Ржавая стальная дверь за нами заскрипела, и пробивавшаяся из-за нее узкая полоска света с улицы потухла. Осталось только эхо. Одна из гидов, шедшая впереди, зажгла лампу на шлеме, две других закинули за спину рюкзаки, и мы стали спускаться по винтовой каменной лестнице, которая вела в густую тьму.

Там, внизу, нас ждали мертвецы. Шесть миллионов мертвецов, разбросанных по лабиринту залов, галерей, храмов, склепов и черных рек. Где-то здесь находился череп Шарля Перро, автора «Спящей красавицы» и «Золушки». Чуть глубже можно было бы обнаружить бедренные кости отца современной химии Антуана Лавуазье и ребра Жана-Поля Марата – убитого в результате покушения лидера французской революции и героя самой мрачной картины Жака-Луи Давида. Все эти миллионы черепов и костей, отдельные из которых насчитывают уже тысячу лет, спокойно лежат здесь, собирая пыль, под Люксембургским садом, расположенным на левом берегу Сены, в сердце Парижа.

Нашу экспедицию возглавляла женщина лет тридцати с ярко-рыжей копной волос, рассыпавшихся по выцветшей камуфляжной куртке. За ней шла вторая женщина в комбинезоне и третья во флуоресцентном голубом плаще. Все они были в высоких резиновых сапогах и с полными рюкзаками за спиной, что делало их похожими на персонажей фильма «Охотники за привидениями». Я не знал, как их зовут, и меня просили не спрашивать об этом. Мне сказали, что эти гиды предпочитают оставаться анонимами.

От подножия лестницы начинался туннель, проложенный в толще известняка. По мере нашего углубления в него стены немного сходились, образуя шестиугольный просвет – узкий внизу, расширяющийся в области плеч и снова сужающийся вверху. Таким образом проходчики туннеля в старые времена хотели создать себе удобства для ходьбы при минимальной затрате усилий. Любопытно, что очертания туннеля напоминали по форме гроб. И это было весьма уместно, потому что перед нами было одно из самых больших кладбищ в мире.