Джеймс Нестор - Дыхание. Новые факты об утраченном искусстве

Я не мог не заметить, что ни Мэри, ни Бен не дышали быстрее или глубже всех остальных. Их дыхание не было быстрее и глубже даже моего, хотя я всего лишь спокойно сидел, наблюдая за всей этой сценой.

После обеда участники группы поменялись местами. Теперь настала моя очередь путешествовать по темной ночи души. Должен признаться, что в этот момент меня одолевали сомнения, но затем я полностью включился в процесс и задышал глубоко, насколько хватало сил. Мне стало жарко и я вспотел, потом покрылся холодным потом. У меня онемели ноги, ногти непроизвольно впились в ладони (распространенный побочный эффект гипервентиляции, заключающийся в судорожном сокращении всех мышц). Мои мысли разлетелись в разные стороны. Я оказался в каком-то состоянии не то сна, не то бодрствования, в котором звуки музыки и другие ощущения из внешнего мира свободно смешивались с моими подсознательными мыслями и образами.

Спустя некоторое время электрические барабаны, медные тарелки и лютни смолкли. Сеанс закончился. Всю группу пригласили за стол, где они цветными мелками должны были изобразить то, что пережили. Я вышел наружу, вдохнул наполненный вечерними ароматами воздух, сел в свою машину на пассажирское сиденье и выпил теплого пива.

С одной стороны, холотропное дыхание оказывало трансформирующее воздействие на Бена, Мэри и сотни и тысячи других людей. С другой стороны, здесь явно присутствовало какое-то психосоматическое влияние. Мне трудно было судить, насколько оно было исцеляющим и в чем могла выражаться измеримая физическая реакция на такое продолжительное глубокое дыхание.

Гроф был убежден, что дефицит кислорода в мозгу должен вызывать как минимум какие-то визуальные и интроспективные переживания.

В состоянии покоя через мозг каждую минуту протекает около 750 миллилитров крови – полная винная бутылка. Под физической нагрузкой это количество немного возрастает, как и во всех других частях тела, но в целом остается достаточно постоянным.

Однако ситуация меняется при частом и глубоком дыхании. Когда в организм поступает больше воздуха, чем ему требуется, мы выдыхаем слишком много двуокиси углерода, из-за чего сужаются кровеносные сосуды и снижается активность кровообращения, особенно в мозгу. Уже через несколько минут или даже секунд гипервентиляции кровоток в мозгу может уменьшиться на 40 процентов – это очень много.

Из всех областей мозга больше всего страдают от этого гиппокамп, а также лобная, затылочная и теменная кора, которые в совокупности управляют такими процессами, как обработка визуальных сигналов и информации, поступающей от внутренних органов, память, чувство времени и самосознание. Нарушение работы этих областей может вызвать сильные галлюцинации и яркие образы, в том числе ощущение выхода из собственного тела. Если дышать еще чаще и глубже, то через мозг будет протекать еще больше крови, отчего галлюцинации становятся еще более убедительными.

Кроме того, продолжительный дисбаланс рН в крови служит источником сигналов для всего тела и особенно лимбической системы, отвечающей за эмоции, процессы возбуждения и другие инстинкты. Сознательно поддерживая эти сигналы стресса в течение длительного времени, можно убедить примитивную лимбическую систему, что тело умирает. Этим объясняется то, что у многих людей в результате холотропного дыхания возникают ощущения смерти и последующего возрождения. Они с помощью дыхания сознательно загоняют свое тело в состояние, которое воспринимается как потенциально летальное, а затем возвращаются к обычному состоянию.

Гроф признает, что исследователи пока еще очень далеки от понимания общей картины. Ему это не мешает, потому что он знает, что холотропное дыхание представляет собой мощный толчок, который порой необходим пациенту и которого не удается достичь другими средствами. Глубокое дыхание способно сделать для них то, чего не могут сделать другие методы лечения.

В 1968 году доктор Артур Клинг вышел из своего кабинета в медицинском колледже при университете Иллинойса и купил билет на самолет до Кайо Сантьяго – дикого и необитаемого острова у юго-восточного побережья Пуэрто-Рико. Он установил ловушки, поймал несколько диких обезьян и отвез в свою лабораторию для проведения странного и жестокого эксперимента. Клинг вскрыл им черепа и удалил небольшую часть мозга с обеих сторон. После этого он дал обезьянам время поправиться и выпустил их в джунгли.

За исключением пары шрамов на головах, обезьяны выглядели совершенно обычно, но у них было что-то не в порядке с мозгами. Они перестали ориентироваться в мире. Одни умерли от голода, другие утонули, третьи были съедены другими животными. Через две недели все обезьяны Клинга были мертвы.

Спустя пару лет Клинг отправился в Замбию, поднялся вверх по течению Замбези от водопада Виктория и повторил свой эксперимент. Уже через семь часов после того, как обезьяны были выпущены на волю, все они исчезли.

Обезьяны умерли, потому что разучились различать, какие животные являются добычей, а какие хищниками. Они не чувствовали опасности, заходя в бурный водяной поток, хватаясь за слишком тонкую ветку или приближаясь к соперничающей группе своих сородичей. У животных пропало чувство страха, потому что Клинг удалил страх из их мозгов.

Точнее говоря, Клинг вырезал у обезьян амигдалу – два миндалевидных образования в середине височных доле С. М. й мозга. Амигдала помогает обезьянам, людям и другим высокоорганизованным представителям позвоночных принимать решения и является источником эмоций. Эти образования считают аварийной сигнализацией, срабатывающей в случае опасности и вызывающей реакцию «сражайся или беги». Клинг писал, что обезьяны, лишенные амигдалы, «утратили способность предвидеть опасность и избегать ее». Не испытывая страха, они оказались неспособными выживать.

Но вернемся в США. Примерно в это же время там родилась девочка, которую психологи впоследствии стали называть инициалами С. М. У нее была редкая генетическая болезнь Урбаха – Вите, которая вызывала мутацию клеток по всему телу и их перерождение в жироподобный материал. Из-за этого ее кожа стала неплотной и рыхлой, а голос – хриплым. Когда С. М. исполнилось десять лет, жировые отложения проникли и в мозг. По причинам, которых никто так и не понял, болезнь не затронула большинство областей мозга, но разрушила амигдалу.

С. М. могла видеть, чувствовать, слышать, думать, ощущать вкус, как любой другой человек. У нее были нормальные IQ, память и восприятие. Но ближе к двадцати годам у нее стало пропадать чувство страха. Она подходила к совершенно незнакомым людям и, стоя вплотную к ним, делилась с ними своими самыми сокровенными сексуальными секретами. Ей не свойственно было чувство неловкости, она не боялась, что с ней не захотят иметь дело. Она могла выйти из дома в сильнейшую бурю, чтобы поболтать с соседом, и не опасалась, что в нее могут попасть летающие обломки. С. М. ела, когда еда была в пределах доступности, но не предпринимала ничего, чтобы добыть ее в случае отсутствия. Она не боялась проголодаться.