Л. Семенов-Спасский - Вечный бой

И по сей день все заводы США, изготовляющие пенициллин, используют в качестве сырья плесневой грибок Penicillium crisogenum, обнаруженный на полусгнившей дыне летом 1943 года.

Когда Москва стала прифронтовым городом (а случилось это в октябре 1 941 года), одна из лабораторий Всесоюзного научно-исследовательского института экспериментальной медицины — лаборатория биохимии микробов — перебралась в подвал жилого дома. В подвал подвели воду и электроэнергию и, прорубив два запасных выхода, превратили в надежное бомбоубежище. Здесь в самое суровое время для нашей страны создавался пенициллин.

Заведовала подвальной лабораторией хрупкая черноволосая женщина — профессор Ермольева. Было ей тогда сорок четыре года.

Из-за фронтов до Москвы доходили слухи о том, что англичане и американцы получили из плесени новый лечебный препарат небывалой силы действия и уже испытали его в армейских госпиталях. Слухи, как это часто бывает, обрастали фантастическими подробностями и походили на снежный ком, катящийся с горы. На самом деле никто толком не знал, что за препарат пенициллин, из какой именно плесени он получен и как. Подобно стратегическим планам, разрабатываемым в штабах союзников, подобно новой боевой технике, создаваемой в конструкторских бюро, все связанное с пенициллином окружала завеса строжайшей секретности. Пенициллин был военной тайной. Возможно, он приравнивался к грозному оружию, способному изменить ход войны? Возможно, были и другие причины его сверхсекретности, о которых никто пока не догадывался.

На войне солдаты обычно погибали не на поле боя, а на госпитальных койках и не от ран, а от осложнений, присоединявшихся к ним: газовой гангрены, столбняка, гнойной инфекции, сепсиса... Эти неизбежные спутники войн уносили миллионы человеческих жизней, и медицина всегда была бессильна перед ними. В конце 30-х годов в фармакологическом арсенале врачей появились новые препараты — сульфаниламиды, но и они не выдержали испытания войной. Неэффективным оказался и раневой фаг, созданный в Московском институте экспериментальной медицины и испытанный самой Ермольевой в сталинградских госпиталях. Шла война, и нужны были новые лечебные препараты, такие как пенициллин, открытый союзниками.

Из-за океана в нашу страну поступали сотни тысяч тонн военного груза, отправляемого морем из США и Англии. Доставлялось немало и медикаментов, самых разнообразных, и только ни одна ампула пенициллина так и не пересекла советской границы.

Лаборатория биохимии микробов несколько лет занималась изучением лизоцима, открытого Флемингом, и бактерицидных свойств плесени. Ей-то и было поручено создать отечественный пенициллин. Сроки не оговаривались, но всем было ясно, что он необходим как можно скорее: война.

В лаборатории оставались только женщины. Все мужчины ушли на фронт: в медсанбаты, госпитали.

«Время, — любила повторять Ермольева. — Самое драгоценное сейчас для нас — время».

И чтобы не терять его, сотрудники лаборатории перешли на казарменное положение.

«У нас прекрасные условия для научных поисков, — шутила Ермольева. — Сырые подвалы — излюбленные места пребывания плесени. Любой миколог нам может позавидовать».

Раскрытые чашки Петри с питательной средой стояли повсюду. Они были улавливателями спор, летающих в воздухе. Кое-где пятна плесени покрывали кирпичные стены и сводчатые потолки.

Платиновой петлей, обожженной в пламени спиртовки, плесень переносилась на агар-агар, засеянный патогенными микробами; стрептококками, стафилококками, возбудителями газовой гангрены. Через сутки чашки Петри вынимались из термостата, и всякий раз результаты эксперимента оказывались обескураживающими: колонии микробов спокойно соседствовали с очередным штаммом плесени.

Шел 1942 год. Немцы рвались к Волге. Все туже стягивалось кольцо вокруг пылающего Сталинграда. В городе горело все — даже земля и камни. Горела сама Волга. На Кавказе, овладевая перевалами, наступали егерские дивизии. Над высочайшей вершиной Европы Эльбрусом развевались флаги со свастикой. Казалось, исход войны предрешен. Со дня на день в Берлине ждали безоговорочной капитуляции СССР...

В подвальной лаборатории второй год тщетно искали чудодейственную плесень. Уже было испытано девяносто две ее разновидности — не было нужной плесени.

Быстро наступала осень — вторая военная осень. В водостоках гремели дожди, и шум их походил на близкий стрекот крупнокалиберных пулеметов. На стенах подвала проступала холодная влага. Чадили и гасли отсыревшие фитили спиртовок. Руки зябли постоянно. Волглая одежда неприятно липла к телу. В лаборатории испытывался плесневой грибок Реnicillium crustosum. Он был найден здесь же в подвале и мало чем отличался от своих девяноста двух собратьев, испытанных ранее. Округлое пятно плесени, появившееся на агар-агаре, напоминало медную монету, покрытую зеленоватым налетом.

— Окраска этой плесени мне кажется несколько необычной, — заметила Ермольева, разглядывая чашку Петри. — Цвет патины.

— А у меня другие ассоциации, Зинаида Виссарионовна, — улыбнувшись, возразила Белезина. — Цвет изумруда.

Чашку Петри засеяли микробами и поместили на сутки в термостат. Плесень остановила рост микробных колоний. Агар-агар вокруг нее был чист. Это была первая удача, в которую никто пока в лаборатории не верил.

Держа в руках чашку, Ермольева недоверчиво покачивала головой.

— Право, уж не сон ли это?

Эксперимент повторили. В ту ночь в лаборатории никто не спал. Все с нетерпением ждали утра.

И снова агар-агар вокруг плесени оказался чист. От края плесени до ближайшей стафилококковой колонии было около двух сантиметров. Плесень Penicillium crustosum выделяла вещество, уничтожающее патогенных микробов.

— Пожалуй, вы были правы, Тамара Иосифовна,— сказала Ермольева Белезиной. — Это не патина — изумруд. Но как выделить из него пенициллин?

— Попытаемся вырастить плесень на жидкой среде, как это делал Флеминг.

Платиновой петлей грибок был перенесен в плоский сосуд с мясо-пептонным бульоном. Через трое суток всю поверхность бульона покрыла зеленовато-белая пленка. К шестому дню она изменила свою окраску и сделалась ярко-зеленой с редкими вкраплениями золотистых островков. К двенадцатому дню сосуд заполнила толстая войлочная масса со множеством золотистых капелек.

Ежедневно пипеткой брались пробы среды, на которой росла плесень. Капельки этой желтоватой жидкости помещались в желобки, вырезанные в агар-агаре, который засевался микробными культурами и помещался в термостат. Пробы, взятые на третий день, остановили рост колоний: бактерицидное вещество, содержащееся в плесени, перешло в бульон. Наибольшей бактерицидной активности среда достигла на двенадцатый день роста плесени, затем активность начала падать.